платье, она хотела очаровать его, влюбить в себя, сделать с ним все, что угодно. Успех этого бенефиса – жизнь, провал – смерть. Да, прав оказался классик, жизнь – это театр.
Шатров молча дымил сигаретой.
– Жизнь – театр, – повторил он за Мельниковым.
– А дальше оставалось разобраться с Агафоновой, – сказал Мельников. – Она-то все поняла, знала убийцу своей подруги. Агафонова могла вывести милицию прямо на него. Видимо, после моего визита к ней Ярцев забеспокоился и решил действовать. В доверительной беседе за рюмкой она могла болтать лишнее. Мне Агафонова много не сказала, я не нашел к ней правильного подхода. Дальше возможны два варианта развития событий. Вариант первый. Ярцев сматывает удочки. Заводит новые документы и уезжает за границу. Этот вариант я допускаю теоретически. После смерти Агафоновой он почувствовал себя увереннее, думает, подходов к нему не осталось. Он опять ляжет на дно, сменит документы, не торопясь, подыщет новых статистов и возьмется за дело.
– Чем я могу тебе помочь?
– Одна услуга, дружеская услуга, – Мельников смотрел куда-то вдаль, то ли на красную от цветов клумбу, то ли на дальние кроны берез в первых желтых листьях. – Если ваши ребята выйдут на Ярцева раньше меня, они вряд ли станут сразу его брать. Установят наблюдение, попросят разрешение на прослушивание разговоров, станут пасти его, чтобы взять с поличным на следующем деле. Такая операция может закончиться очень быстро, в считанные часы, а может тянуться неделями. Мне нужно, если милиция окажется проворнее меня, мне нужно знать, где найти Ярцева. Клянусь, это последняя к тебе просьба, самая большая. Впредь будешь просить меня только ты. Ни в чем тебе не откажу.
– Ты всегда так говорил, – Шатров тяжело вздохнул. – Я ведь не золотая рыбка.
– Но ведь ты очень постараешься? – Мельников остановился и заглянул Шатрову в глаза. – Простой обмен информацией.
Глава семнадцатая
Леднев поднялся на свой этаж и чуть не застонал, увидев топтавшегося на лестничной клетке сценариста Виноградова. Видимо, тот, ожидая Леднева в подъезде, уже потерял последнюю надежду и собирался уходить. В своем темном пиджаке Виноградов выглядел бледным и похудевшим, будто не он отдыхал две недели в деревне у родственников.
– Ваня, ну где ты ходишь? – Виноградов шагнул вперед и обнял Леднева за плечи. – Наконец-то, – он кивнул на большую сумку у стены. – А я пивка купил. Дай, думаю, тебя побалую.
Леднев кисло улыбнулся и стал открывать замок.
– Молодец, что зашел, – сказал он без всякого энтузиазма и пропустил вперед Виноградова с тяжелой сумкой. – Только в следующий раз звони.
…Уже через четверть часа Виноградов, удобно расположившийся в мягком кресле, со вкусом посасывал из бутылочного горлышка пиво.
– Это раньше творческую интеллигенцию возили за государственный счет во всякие поездки, бывало, очень интересные. Да я в стольких творческих командировках побывал, то есть на полном пансионе, со счета сбился, – Виноградов мечтательно уставился куда-то за окно. – Вот в город невест ездил, в Иванове то есть. Есть что вспомнить…
– Слушай, об этом ты мне уже сто раз рассказывал, – вставил Леднев. – Все свои скабрезные истории. Как на комбинате свет вырубили, а на вас в темноте бабы набросились. Тебя в цехе якобы изнасиловали невесты эти. Ну, повезло раз в жизни. Не разглядели ткачихи тебя впотьмах, иначе и близко бы не подошли.
Леднев с грустью подумал, что гость не уйдет, пока не выпустит весь пар. Две недели Виноградов провел у родственников в деревне, судя по всему, достойного себя собеседника в этой глухомани не нашел, и вот теперь, сразу по приезде в Москву, пришел отвести душу.
– Зря ты со мной в деревню не поехал, – сказал Виноградов, хотя Леднева с собой не приглашал и даже не сообщал ему, что уезжает из города. – Зря. Теперь уже жалеешь, небось, да поздно. Встанешь, бывало с утра, с сеновала – красота вокруг, солнце из-за дальнего леса поднимается. А сам лес ещё сумеречный, черный стоит, таинственный. Птицы заливаются, встречают новый день. Как жахнешь целую крынку парного молока прямо из-под коровы. Так оттягивает, как будто и не пил ничего накануне. Вот это я понимаю: отдых полноценный.
Виноградов не прерывая речи, распечатал следующую бутылку.
– А люди… Бери там любого конюха, снимай о нем кино, только достоверно снимай, правдиво, жизненно – это шедевр получится. И вези на любой фестиваль, без приза не вернешься. Целый пласт народных характеров. Целина нетронутая. Вот у меня руки дойдут – возьмусь. За этих людей даже диалоги придумывать не надо, бери все, как есть, срисовывай. Не надо мучиться, сидеть из пальца все высасывать.
– Ты бы и срисовал, – посоветовал Леднев. – Чего две недели без дела сидел? Взял и срисовал. Я думал, ты с готовым сценарием вернешься, – пошутил Леднев.
– Все здесь, в душе, – Виноградов похлопал себя ладонью по груди. – Слушай сюда, познакомился там с одним мужичком. Он по профессии быковод. Знаешь, кто такие быководы? Это люди самой опасной, самой отчаянной профессии на земле. Нос у быка самое болезненное, самое чуткое место. Этот нос ему насквозь протыкают ещё во младенчестве стальным кольцом. Быковод цепляет это кольцо такой палочкой с крючочком и ведет себе быка, куда требуется. В случае чего, сорвись бык с крючка, человеку защититься нечем, только палочка одна эта в руках, если животное в ярости. У этого мужичка-быковода уже ни одного целого ребра не осталось, почти все переломаны. Он говорит, сколько себя помнит, все быководом трудится, с мальства. Вот смотрю, как он работает – это же живой символ величия человека. Маленький такой мужичок, прихрамывает, а ведет за собой огромного свирепого быка – тонну одних мышц.
– Все это уже было, – сказал Леднев, усмехнувшись. Величие человеческого духа, ума и так далее. Даже в кинохронике использовали.
Минуту Виноградов сосредоточенно молчал, смотрел в окно и глотал из горлышка пиво.
– Все-таки не хватает тебе глубокого взгляда настоящего художника, – сказал Виноградов. – Не руби с плеча, присмотрись и увидь. Маленький человек ведет за собой на крючке огромного сердитого быка. Что есть этот бык? Может, наша родина, Россия. В таком случае, куда её ведут? Может быть, на сытные
