половина Москвы построена на костях. И ничего, живут люди. Архипов плюнул вниз с высоты восьмого этажа и следил за плевком пока тот не шлепнулся на асфальт, чудом миновав лысину прохожего.
В большой комнате царил тот же разгром. Шерстяной ковер скатан в трубочку, экран проекционного телевизора разбит молотком или пистолетной рукояткой. Подушки дивана порезаны, обивка кресел превратилась в жалкие лохмотья. Видеокассеты и диски сброшены с полок, грудами валяются на полу. Бирюков подобрал несколько кассет, посмотрел на этикетки, приклеенные к ним. Что ж, вкус у Горобца весьма взыскательный. Видимо, свою коллекцию он собирал годами. Попадаются старые шедевры Бурмана, Форда, Хьюстона, которые в Москве не найдешь. Бирюков бросил кассеты на пол. При жизни Горобец был заядлым киноманом, но в его стандартной двушке не могли уместиться все новинки, поступающие в продажу, тем более среди этих новинок девяносто девять процентов – мусор. Поэтому он записался в видеотеку.
Бирюков вошел в спальную, остановился на пороге, разглядывая интерьер. Дверца платяного шкафа выворочена вместе с петлями, на полу постельное белье, выброшенное из шкафа, несколько костюмов, сорочки. Трехспальная кровать с огромной спинкой в форме морской раковины, стопка порнографических журналов на тумбочке и недопитая бутылка шампанского на подоконнике напоминали о том, что ничто человеческое хозяину не было чуждо, и женщины в его доме гости не редкие. Правда, сейчас интерьер спальни безнадежно испорчен. Если бы Горобец, точнее Лев Юрьевич Самойлов, остался жив, он наверняка очень огорчился по этому поводу.
Кровать отодвинута от стены, одеяла, подушки и цветастое покрывало скомканные валяются на полу. Матрас в мелкий цветочек крест накрест вспорот бритвой или ножом. Через порезанную ткань вылезли клочья утеплителя и пружины. Минуту Бирюков разглядывал картину в золоченой раме, валявшуюся у его ног, стараясь разобраться, что же на ней изображено: пышное розовое сердце, похожее на задницу или задница, напоминающая сердце. Так и не разобравшись, носком ботинка отодвинул картину в сторону. Место на стене, где еще недавно висело это произведение искусства, можно определить, на задумываясь. Квадрат обоев с абстрактным рисунком не выцвел. Именно этот квадрат, глубоко истыкан шилом. Человек или люди, побывавшие в квартире до Бирюкова, искали в стене пустые ниши и, видимо, решили, что подходящее место для тайника под картиной. Бирюков присел на пуфик возле зеркального трюмо и, обернув пальцы правой руки носовым платком, стал поочередно выдвигать небольшие ящички с позолоченными ручками.
Ничего примечательного. Обычный джентльменский набор заядлого холостяка. Несколько пачек презервативов, колоды замусоленных карт, крем для рук, крем для ног, таблетки для повышения потенции... Из последнего нижнего ящика Бирюков вытащил продолговатую резную шкатулку ручной работы из сандалового дерева. Открыл крышку. Вот это, пожалуй, интересно. Удостоверение члена Московской коллегии адвокатов на все того же Льва Юрьевича Самойлова с фотографией Горобца. Пропуск в юридическую фирму «Костин и компаньоны», выданный шесть лет назад, паспорт, карточка медицинского страхования, годовой абонемент в тренажерный зал, водительские права. Бирюков сгреб документы, опустил их в спортивную сумку, туда же положил альбом карманного формата, где под целлофаном хранились фотографии Горобца, точнее Самойлова, его приятелей и его женщин.
Вернувшись в большую комнату, Бирюков упал в порезанное кресло, положил ноги на трехногий декоративный столик. Сейчас он испытывал такую усталость, будто двое суток кряду на нем всем колхозом пахали целину. Позавчерашний день, стрельба и пожар в картинной галереи, затянувшиеся до поздней ночи похороны Ремизова и Самойлова, поездка в «Домодедово», где на платной стоянке возле аэропорта он оставил «Ауди», долгая дорога до Москвы в первой утренней электричке... Все эти неприятные приключения сплелись в единый клубок, такой запутанный, что Бирюков с трудом угадывал очередность событий. Перекусив на вокзале, он взял такси и отправился в банк на городской окраине. Заключив договор на аренду двух банковских ячеек, заплатив вперед за полгода, Бирюков в сопровождении контролера спустился в хранилище, рассовал деньги, полученные от Архипова, в два металлических ящика, оставив некоторую сумму на расходы.
Перекусив в ирландской забегаловке, выпив темного пива, он взялся за поиски жилья, не подозревая, что дело впереди долгое и нудное. Все мало-мальски приличные квартиры подгребли под себя риэлтерские фирмы, сводившие клиентов и снимавшие жирные пенки. Но вариант аренды квартиры через посредническую фирму не проходил. Нет никакой гарантии, что через базы данных риэлтерских контор еще топтавшие землю друзья или враги Самойлова не выйдут на Бирюкова. Тут требовалось осторожность, другими словами нужно снять квартиру у ее непосредственных хозяев. Перелопатив газету объявлений, Бирюков убедился, что риэлтеры не дремлют, а квартиру через хозяина можно снять только на выселках, да и то по ломовой цене. Впрочем, деньги не проблема. Расположившись на скамейке возле закусочной, долго терзал свой мобильник, названивая по телефонам, указанным в газете.
«Да, я москвич, одинокий, прописка есть, – Бирюков повторял в трубку одни и те же штампованные фразы. – Домашних животных не держу. Что, предоплата за три месяца? Согласен. Валютой? Согласен. Когда можно посмотреть квартиру?» Но смотрины почему-то откладывались на день, на два, на неделю. Наконец, он нарвался на какую-то старуху с металлическим голосом, сдававшую трехкомнатную квартиру в Печатниках. Услышав, что будущий квартирант готов заплатить вперед за полгода, бабка, не раздумывая, согласилась встретиться. Бирюков записал адрес и поймал такси.
Квартира оказалась такой грязной, запущенной и вонючей, будто здесь последние годы квартировал взвод из дисциплинарного батальона. И пахло как в казарме: несвежими портянками и какой-то химией, которой посыпают нужники. «Видите, какие удобства, – голосом вокзального репродуктора вещала бабка, разводя руки по сторонам. – И ванная есть. И туалет. Даже телевизор. Правда, он ничего не показывает. А на балкон выйдете, залюбуетесь». Если бы старух призывали в армию, хозяйка квартиры с ее зычным металлическим голосом, без сомнения, стала бы ротным запевалой.
Бирюков вышел на балкон, заставленный пыльными банками из-под солений, и сразу понял, что любоваться можно лишь на девятиэтажный панельный дом старой постройки и несколько облетевших тополей внизу у подъезда. «А воздух тут какой, – не отставала старуха. – От кислорода прямо грудь распирает. Прямо пьянеешь. Дыши не надышишься». «Воздух – это да, – механически согласился квартирант. – Распирает. Тут ничего не скажешь. Но проветрить квартирку все-таки не мешает». «А почему вы не женаты?» – допытывалась бабка. «Потому что разведен». Хозяйка покачала головой, то ли осуждала легкомысленное отношение постояльца к браку, то ли решила, что с разведенного мужчины сам Бог велел взять повышенную плату, но о деньгах, к сожалению, уже договорились.
«А зачем же вы трехкомнатную квартиру снимаете, если один?» «Простор люблю, – сказал Бирюков первое, что пришло в голову. – Зачем мне однокомнатная душегубка?» Он прошел на кухню, вытащил бумажник и, отсчитав деньги, положил их на стол, покрытый засаленной клеенкой. Старуха переписала паспортные данные квартиранта на бумажку, трижды пересчитала зеленоватые банкноты, посмотрела их на свет и наконец вручила Бирюкову дубликат ключей. «Я буду заходить, – мрачно пообещала она и почему-то перешла на „ты“. – Только ты, мил человек, вот что. Ты тут не балуй. Женщин всяких там не води. Мне лишние разговоры во дворе не нужны. Водку не пей, а то пожар устроишь по пьяной лавочке». «Я вообще человек тверезый, водку на дух не принимаю, – соврал Бирюков. – И женщин водить не стану. По принципиальным соображениям». Старуха, разумеется, не поверила ни единому слову. «Поживем – увидим», – пробормотала она и, спрятав деньги на усохшей груди, смоталась. Скинув верхнюю одежду, Бирюков повалился на продавленный диван, и проспал до позднего вечера.
