– Ты Радченко? Тогда садись. А я Садовничий, собственной персоной. Адвокат Антонов сказал, что ты хочешь со мной пошептаться и услуги будут оплачены. Нужна информация о Рахате Садыкове. Так?
– Знаете такого?
– Сначала о главном. Сколько?
– Пятьдесят долларов.
– Пятьдесят – не разговор, это не деньги, а оскорбление. Ведь я же бывший мент. И не просто мент, а начальник отдела общественной безопасности городского управления внутренних дел. Был. До тех пор, пока русских не выперли со всех руководящих должностей. Меня «ушли» на пенсию, а пенсия тут знаешь какая? Не стану говорить, а то умрешь со смеху. Умрешь перед тем, как со мной расплатишься.
– Так сколько?
– Сотня – нормально. Бабки вперед. – Садовничий взял стеклянный графин, наполненный темной жидкостью, и сделал пару жадных глотков из горлышка. – Жара, будь она проклята.
Радченко протянул бывшему милиционеру деньги. Хозяин поднялся и исчез в доме. Вернулся он со школьной тетрадкой, в которой были исписаны три странички.
– Все, что есть в городской картотеке об этом Садыкове, я переписал, – сказал Садовничий, отдавая тетрадку. – В составе вооруженной группы Садыков орудовал в районе товарной станции. Грабили грузовые вагоны с мукой, сахаром, консервами. Тогда гуманитарная помощь шла из Европы и России. Товар продавали перекупщикам, а те толкали на рынке втридорога. Времена были голодные, грабеж поездов – хороший бизнес.
– У Садыкова есть специализация?
– Какая уж тут специализация… Последнее время он сидел на мели. Богатых людей менты ограбили еще до него. А вымогать бабки у рыночных торговцев с дырявыми карманами… Это слезы, а не деньги.
– По моим данным, он где-то работал.
– Садыков отродясь нигде не работал. Числился в какой-то шарашке то ли сторожем, то ли завхозом. Но работать и числиться – две большие разницы. Зачем он тебе нужен?
– Садыков взялся проводить женщину до одного далекого поселка. Женщина – гражданка Америки, сюда прибыла по делам из Москвы. И теперь нет ни той иностранки, ни Садыкова.
– Нет и не будет, – отрезал Садовничий. – Рахат давно ее изнасиловал и убил. Впрочем, события могли развиваться по другому сценарию. Сначала убийство, потом изнасилование. А потом ограбил. Выбрось из головы Садыкова и ту иностранку, которая давно прописана на том свете. Кстати, московские менты отправляли сюда запрос по поводу этой чокнутой американки?
Радченко кивнул.
– Тогда так. Всеми делами, связанными с иностранцами, занимается капитан Алексей Пономарев. – Садовничий накарябал на бумажке имя и телефон своего знакомого. – Позвони ему во второй половине дня, может, у него что-то есть. За божескую цену поделится с тобой информацией. – Пожелав Радченко удачи, он проводил гостя грустным взглядом.
Комендант Игнатьев, оставшись в машине с водителем, завертелся на сиденье. Он просидел в душном салоне с полудня, только раз в туалет сбегал. Выходит, все зазря? Опасную преступницу и того типа, что в гости приезжал, будут брать без него, и он даже не увидит задержания?
– Простите, а мне как быть? С ними идти или тут… – обратился он к водителю.
– Не знаю. Мне распоряжений не давали.
– Я военный человек, летчик и не привык отсиживаться, когда… Я опасности в глаза смотрел, а не бегал от нее, задрав штаны.
– Ну, это вам, папаша, виднее, – зевнул водитель. – От кого бегать. И куда.
Игнатьев понял, что от бестолкового парня ничего не добьешься, вышел из машины и, разогнавшись с места, потрусил за угол и дальше вдоль улицы, поднимавшейся вверх. Отсюда до дачи всего ничего.
Впереди маячила белая кофточка бандитской подруги. За ней брел мужчина в очках. Он подносил к губам стаканчик с мороженым и смотрел в небо. Его нагонял Девяткин, шагавший не по тротуару, а посередине пустой от машин проезжей части. Одетый в парусиновые брюки, мятый летний пиджак и желтые сандалии, он был похож на праздного дачника.
Замыкал шествие старлей Лебедев, который шел по правой стороне улицы. Навстречу двигались две женщины, какой-то паренек катил на велосипеде, и старуха с кошелкой плелась к станции. Легкому на ногу Игнатьеву удалось быстро сократить расстояние. От Девяткина его теперь отделяли метров двенадцать, не больше.
Но тут в голову стукнуло, что лучше бы немного отстать. А следом подумалось, что отставать уже поздно. Людмила Зенчук остановилась возле своей калитки, достала ключ от врезного замка, повернула его, вытащила из замочной скважины и вдруг уронила. Ударившись об асфальт, ключ подпрыгнул и отлетел под забор к железному столбу. Зенчук отступила назад и, наклонившись, стала шарить ладонью в траве.
Мужчина в очках почти поравнялся с калиткой; кажется, он был готов войти следом за Зенчук, когда та найдет ключ, но в последний момент остановился, будто передумал. Бросил недоеденное мороженое под ноги – правая рука скользнула под рубашку – и резко обернулся. Этот взгляд словно обжег Игнатьева.
Мысли ураганом пронеслись в голове, и главная была – лучше не идти дальше. Что это он вдруг так раздухарился, с чего вдруг потянуло на подвиги? Хотел задержание преступника увидеть? Какая глупость! Но повернуть назад, не вызвав подозрений, уже поздно.
За несколько секунд улица волшебным образом опустела. Уехал паренек на велосипеде, куда-то пропала старушка… Игнатьеву захотелось провалиться сквозь землю. Надо было поскорее уносить ноги, пока не началось самое страшное.
Он взглянул на человека в темных очках. Тот уже вытащил из-под брючного ремня пистолет, посмотрел на Девяткина, мгновенно оценил ситуацию и забыл о существовании Людмилы Зенчук, наметив другую цель. Женщина все еще искала ключ в траве у забора.
Девяткин неожиданно рванулся вперед и заорал во всю глотку:
– Ложись, ложись, мать твою!
Комендант вдруг почувствовал, что ноги его не держат. Человек в очках медленно поднимал руку, чтобы выстрелить в Девяткина прицельно наверняка. Наперерез через улицу бежал Лебедев, но старлей уже ничего не мог изменить в сложившемся раскладе – слишком далеко он находился от места событий. Комендант увидел вспышку, за ней еще одну. Услышал сухие хлопки выстрелов.
Девяткин выстрелил от бедра навскидку, идя прямо на цель. Стрелявших разделяли двенадцать- тринадцать метров, а то и меньше. Дистанция, с которой трудно промазать. Рука человека в очках дрогнула, хотя он-то стоял на месте. Пули чиркнули об асфальт и улетели.
Игнатьев увидел, как разошелся пороховой дым, как закрыла голову сумочкой и упала женщина; услышал еще два выстрела и еще один. И вдруг пуля сильно ударила его под правое ребро. Комендант шагнул назад, опустился на колени. Голова оставалась ясной. Он хорошо увидел, как Зенчук, намертво вцепившись в руку Девяткина, поднимается на ноги, отряхивает пыль с синей юбки и что-то быстро говорит.
Мужчина, начавший стрельбу, вытянулся на асфальтовой дорожке вдоль забора. Черные очки куда-то подевались, лицо от верхней губы до подбородка испачкано кровью, светлая рубахи и майка тоже в крови. Широко раскрытыми глазами мужчина свирепо смотрел на коменданта, будто именно Игнатьев оказался виновником его смерти.
Комендант рухнул грудью на дорогу, еще теплую от солнечных лучей, разбросал руки в стороны, будто боялся, что его сдует ветром на обочину. Провалился в забытье, но вскоре пришел в себя, почувствовав, как чьи-то руки оторвали его тело от асфальта, перевернули на спину и снова опустили. Он приоткрыл глаза, увидел в вышине бледное предзакатное небо и склонившуюся над ним физиономию Саши Лебедева. Рядом молча стояли трое незнакомых мужчин в штатском. Видно, оперативники, дежурившие на пересечении улиц.
– Потерпи, уже «Скорую помощь» вызвали, – повторял старлей. – Подстанция тут рядом. Пять минут, и врачи на месте будут…
Игнатьев хотел ответить, что потерпит, но не проронил ни звука.
– Да что ты ему сказки рассказываешь? – сказал один из оперов, обращаясь к Лебедеву. – Он не
