удобную позу, так положить голову, чтобы не захлебнуться кровью. Кончиками пальцев Дьяков нащупал бритву, вытащил её изо рта. Поджимая колени к животу, он часто взахлеб кашлял, сплевывая кровь, дергал ногами, будто по телу проходили судорога. И снова кашлял.
Москва, Замоскворечье. 2 ноября.
После полудня на Москву надвинулись тяжелые снеговые тучи, подул северный ветер. Медников, ступая по лужам, схваченным тонкой коркой льда, думал о том, что его путешествие близится к концу. У Третьяковской галереи он купил несколько буклетов с иллюстрациями, посвященные русским художника, и фирменный цветастый пакет, но билета в кассе брать не стал, развернулся и пошел к выходу. Хотелось со всех ног домчаться до машины Дэвиса, упав а заднее сидение, захлопнуть дверцу и выдохнуть: «Гони». Но Медников не ускорил шаг, он медленно брел по тротуару, то и дело поправляя на носу дужку очков.
Наверное, со стороны с этими буклетами под мышкой и фирменной сумкой он напоминал провинциала, совершающего культурное паломничество в столицу. Какого-нибудь инженера или сельского учителя, приехавшего в Москву прикоснуться к вечному, к прекрасному. Кажется, провинциал, забыв о материально пище, думает только о том, где бы обогатить свой внутренний мир. Так, в Третьяковке он отметился. Куда теперь направить стопы? На выставку модерновой живописи в Манеже, где зрителю предлагают насладиться абстрактной мазней, сработанной пьяными малярами? Или сразу двинуть на Старый Арбат с его идиотическими фонариками и девочками, которые даже в плохую погоду не снижают цену на любовь? Медников остановился, опустил буклеты в пакет и побрел дальше.
До места встречи с Дэвисом, пересечения Пятницкой улицы и Климентовского переулка оставалось около ста метров. Когда Медников заметил серую «Ауди» с затемненными стеклами, стоявшую сразу за светофором, он, помахивая сумочкой, твердым шагом направился прямо к машине. Последние полтора часа он потратил на то, чтобы ещё раз убедиться: слежки за ним нет, потому что быть её не может. Для ФСБ он умер прошлой ночью, сгорел в огне. Когда результаты экспертиз будут готовы, и контрразведчики убедятся, что обгоревшие человеческие останки никакого отношения к Медникову не имеют, он будет далеко, не в этой стране, в безопасном и комфортном месте.
До машины оставалось метров десять, Медников осмотрелся по сторонам, все спокойно. Пешеходов немного, люди спешат по своим будничным делам, им нет до него никакого дела. Он потянул ручку, юркнул в салон, хлопнул дверцей.
Дэвис оглянулся назад. Он так волновался, что едва шевелил языком.
– Все в порядке?
– Нормально, – кивнул Медников, чувствуя, как машина трогается с места. Он бросил пакет к ногам, на резиновый коврик, сунул в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. – Небольшое дорожное приключение. Позже расскажу.
– Препарат вы не забыли? – не оборачиваясь, спросил Дэвис.
– Давайте не будем обсуждать эти вопросы в машине.
Медников снял кепку, вытер ладонью горячий лоб. Стянул очки и опустил их во внутренний карман куртки.
– Что все-таки произошло? – не отставал англичанин. – Почему вы не пришли к рынку?
– Друг мой, я устал, – ответил Медников. – Немного устал. И не хочу сейчас работать языком. Наберитесь терпения.
Медников раздавил окурок в пепельнице, сомкнул тяжелые веки, словно собирался вздремнуть. Машина остановилась, Медников открыл глаза. В десяти метрах от капота стояли два инспектора дорожной службы с полосатыми палками в руках. Старший по званию, капитан, шагнул к машине.
– Почему? – спросил Медников, и сам удивился глупости своего вопроса. За секунду он представил себе дальнейшую последовательность событий. – Почему мы остановились?
Дэвис обернулся назад. Лицо его было таким напряженным, будто он выжал неподъемную штангу. Даже Дэвис понял, что менты – это ряженые сотрудники госбезопасности.
– Препарат? – Дэвис говорил глухим срывающимся голосом. – Препарат при вас?
Медников сжал кулаки и, задрав верхнюю губу, оскалил зубы. Сейчас этими самыми зубами он бы с превеликой радостью разорвал горло Дэвиса, притащившего на хвосте контрразведку. Этот английский придурок, который ничем не рискует, дилетант, недоучка, вот так запросто, в один прием угробил жизнь Медникова.
– Нет. На твое счастье, засранец, кретин чертов, у меня ничего нет, – скороговоркой выпалил Медников. – Твоя задница, недоумок, спасена. Мне подыхать одному. Скажешь, что пассажира подвозил. С тобой часок побеседуют, пока меня будут шмонать, а потом пожелают счастливого пути и пнут коленом под зад. Хорошо бы посильнее пнули. Скотина, тварь поганая.
Милиционер распахнул дверцу. В эту же секунду четверо мужчин в цивильной одежде вывалились из двух «Волг», остановившихся спереди и сзади от «Ауди». Медникова, выволокли из машины, заломив руки за спину, уложив лицом на капот.
– Господи, как глупо, – прошептал он.
Москва, Лефортовский СИЗО. 3 ноября.
Медников сидел в десятиметровой камере и наблюдал, как сгущаются ранние осенние сумерки. Окно было забрано решеткой и намордником с тем расчетом, чтобы человек не мог видеть внутренний двор тюрьмы. В дневное время ложиться на койку запрещено правилами внутреннего распорядка, поэтому приходилось натирать мозоли на мягком месте табуретом, привинченном к полу, и от скуки барабанить пальцами по столешнице.
В своем провале Медников винил одного Дэвиса, притащившего за собой сотрудников госбезопасности. Но мало-помалу злость на тупость и непрофессионализм англичанина отступила, Медников трезво взвесил свои шансы и решил, что все не так уж плохо, как могло показаться ещё вчера, когда его доставили в Лефортовский СИЗО, подвергли унизительной процедуре личного обыска, растянувшуюся до вечера, когда проверяли не только содержание заднего прохода, но и каждую пломбу на зубе. Наконец от Медникова отмотались и, переодев его в казенное барахло, пропахшее хлоркой, засунули сюда в этот клоповник.
Контрразведчики были разочарованы результатами обыска и даже не могли скрыть своего разочарования. Куртка на синтепоне, немного денег, очки и буклеты из Третьяковской галереи, – вот,
