гонорар. Ермоленко застегнул плащ на все пуговицы. Меланхоличный Медников сидел на стуле, расставив ноги так, чтобы правое колено находилось под столешницей в том самом месте, где полосками лейкопластыря был закреплен пистолет.
– Если не возражаете, мы пойдем, – сказал Ермоленко.
– А я пока останусь, – громко, перекрикивая музыку, отозвался Медников. Не вставая со стула, протянул руку для пожатия. – С богом. Удачи вам и всех благ.
– Спасибо, – Ермоленко в последний раз тряхнул и отпустил руку своего благодетеля. – Простите, если что не так. Я сомневался в вас. Сами понимаете. Такое дело. Но теперь…
– Ничего. Все в порядке.
Правой ладонью Медников провел по бедру к колену, согнул локоть. Нащупав пистолет, отлепил его от столешницы. Сжал рукоятку, положил палец на спусковой крючок. Ермоленко подтолкнул племянника в спину.
– Ну, парни, пошли.
Но молодые люди то ли испорченные хорошим воспитанием, то ли впавшие в состояние животной радости после удачного дела, расступились, пропуская старшего вперед. От стола до двери девять шагов. Ермоленко успел сделать четыре шага, его провожатые полтора. Медников усмехнулся своим мыслям, не вставая со стула, поднял пистолет и дважды выстрелил в спину Юре. Обе пули вошли чуть ниже затылка, под воротник кожаной куртки, перебив позвоночник. Бритая голова дернулась вперед, парень опустился на колени. И тяжело рухнул на земляной пол.
Леша успел сунуть руку в карман. Мельников выстрелил, не целясь, потому что целиться с такого расстояния нет смысла. Пуля вошла под сердце. Племянник Ермоленко вскрикнул, повалился на бок, перевернулся на спину и больше не пошевелился. По комнате плыл синий пороховой дым. Ермоленко остановился в дверном проеме, обернулся. Он мог броситься к входной двери, пробежать по коридору. Возможно, спастись, возможно, погибнуть. Но не двинулся с места, понимая, что шансы дохлые. Поднял вверх руки, кося взглядом на племянника.
– У меня это в башке не умещается, – Медников поднялся со стула, сунул пистолет под брючный ремень. – Как ты мог такое придумать? Притащить с собой этих козлов. Тебе, блин, сука, просто моча в башку шибанула.
– Мне очень жаль…
– Жаль? – Медников рассмеялся без всякого усилия. – Твои телохранители аж обосрались от радости, когда увидели деньги. Эти сраные две штуки. Словно чужой чемодан на улице нашли.
– Господи, что вы наделали… Что я наделал…
– Сними плащ и положи на стол, – приказал Медников. – Теперь я позабочусь о деньгах. Вот и умница. Я всегда говорил, что у тебя светлая голова.
Медников снова засмеялся, скинул куртку, потому что стало жарко. Переступив через тела парней, валявшиеся на дороге, вышел из комнаты и через минуту вернулся. Леша перевернулся с боку на спину. Из уголков рта сочился багровый ручеек, глаза парня, внимательные, переполненные болью, наблюдали за убийцей из-под прищуренных век. Медников хотел добить племянника выстрелом в лоб, но передумал. Музыка неожиданно закончилась. Теперь, в наступившей тишине, сухой хлопок выстрела могли услышать на улице или в коридоре первого этажа.
Медников бросил лопату, приказал:
– Отодвинь от стены матрас и копай яму. Неглубокую. Там.
Он показал пальцем в темный угол комнаты. Сам сел к столу, пуская сигаретный дым, стал наблюдать, как Ермоленко копается с матрасом и неловко ковыряет земляной пол. Грунт оказался твердым, лопата натыкалась на битое стекло, мусор и кирпичную крошку. Непривычный к тяжелой работе, Ермоленко быстро устал, мучимый одышкой, скинул пиджак, жилетку. Несколько раз он просил воды, но пить было нечего. Ермоленко работал, стараясь не смотреть в сторону двери, где, раненый в грудь, медленно умирал племянник. Медников меланхолично ковырял спичкой в зубах и ждал, когда у музыкантов закончится антракт, но пауза почему-то затягивалась. Леша время от времени сгибал и разгибал ноги в коленях, словно хотел встать. Лежа на спине, он дышал часто и тяжело, его куртка и свитер насквозь пропитались кровью. Но смерть не приходила.
Ермоленко кашлял и чихал, от мелкой пыли, набившейся в рот и горло. Пыль попадала в глаза, и они слезились. Сделав остановку, он бросил лопату, сел на землю, покосился на племянника, ещё живого.
– Не могу. Хоть две минуты отдохну. Вы убьете меня?
– Я только заберу деньги.
– Вы обещаете?
– Копай, я опаздываю к своей девочке.
Неожиданно Медников вскочил со стула, в два прыжка добрался до края почти готовой могилы. Выхватив пистолет из-под ремня, остановился перед Ермоленко.
Через мутное потемневшее стекло можно было разглядеть чью-то рожу, то ли мужскую, то ли женскую, белую, похожую на непропеченный блин. Чтобы так заглянут в низкое окно, человек должен был встать на карачки или лечь на мокрую землю, свесив вниз свою дурную башку. Как бы не старался незнакомец, как бы не крутил своей репой, он не мог заглянуть в темный угол, не мог увидеть того, что там происходит. Да и что разглядишь через это стекло, черное от грязи и копоти.
– Вы там что, трахаетесь? – спросил человек и засмеялся свое шутке. – Или керосините?
– Трахаемся, – крикнул Медников.
За окном раздался взрыв смеха. Медников шагнул вперед, заглянул в глаза Ермоленко, угадав, что тот хочет сделать. Заорать во всю глотку, позвать на помощь.
– Только пикни, гнида, – тихо сказал Медников и направил ствол пистолет в живот Ермоленко. – Только пикни…
