вернулся с целлофановым мешком, который прятал в подвале склада. В мешке было килограмма полтора вяленого мяса.
Петруха, худой и длинный как жердь, присев на корточки у огня, доставал маленькие кусочки своего лакомства и, отправляя их в рот, медленно пережевывал, перетирал зубами, превращая в кашицу, а потом глотал. Колька Шубин, докурив самокрутку, стал перечитывать письмо младшей сестры Дашки, полученное пару дней назад. Это послание он прочитал уже раз сто и выучил наизусть.
– Кот, а у тебя есть какая-нибудь мечта? – спросил Колька, закончив с чтением. – Ну, сокровенная?
– У каждого тут есть мечта, – отозвался за Кота Петрухин. Он громко чавкал, пережевывая мясо. – Навострить отсюда лыжи.
– А кроме этого?
– Какая еще мечта? – усмехнулся Кот. – Мечта...
У него была мечта, близкая и вполне реальная, но делиться своими тайными мыслями ни с одним из зэков Костян не мог. Вокруг полно стукачей, и каждое неосторожное слово может стать известно офицерам оперчасти. А значит, самому Чугуру. И тогда от его мечты останется кровавое пятно. Да и людям, с которыми Кот поделится своей идеей, придется несладко.
– Мне тут еще десять лет чалиться, – сказал Кот. – День живым прожить – уже хорошо. И проснуться так, чтобы башка была на плечах, а не в тумбочке валялась. Вот об этом все мысли.
– Ну, а если бы тебе амнистия выпала? – не отставал Колька.
– Тогда бы я мечтал... Даже не знаю. Угнать самую крутую тачку в Москве. Цвета мурена с движком в четыреста лошадей. И прокатить на нем самую красивую бабу, которую можно купить за деньги. С ветерком прокатить. Чтобы ни одна ментовская рожа не могла подобраться на расстояние километра.
– Мелко плаваешь, – усмехнулся Колька. – Мы вот с сестрой мечтали провернуть крупное дело. Одно, но очень крупное. Смыться из этой страны навсегда и купить свой остров в теплом море. Даже не остров – островок. Представь: белый песчаный пляж, пальмы, небо синее. И все это – твое. Включая тех попугаев, что на ветках кричат: 'Рублоны, рублоны...'
– Тебе, Колька, мечтать в самый раз, – кивнул Кот. – Скоро ты с нашей дачи сорвешься. Надыбаешь бабки. И пришлешь мне со своего острова цветную фотографию. Вся зона будет смотреть твою карточку и форменно от зависти припухать.
Колька улыбнулся. Слухи о большой амнистии будоражили колонию почти полгода, распространились они задолго до того, как в Москве на самом верху было принято решение досрочно освободить из мест заключения лиц, не совершивших тяжких преступлений и преступлений против личности. Амнистия действительно должна вот-вот начаться, но коснулась она всего семерых человек из четырехтысячного контингента зоны. В том числе и его, Шубина. Он знал, что досиживает последние дни или, в крайнем случае, недели, но до сих пор не смел поверить в собственное счастье.
Вытащив из кармана куртки фотографию, завернутую в клок газеты и тонкий целлофановый пакет, Колька разглядывал ее так долго, будто увидел в первый раз. Карточка выцвела и потерлась на углах. Шубин редко показывал эту фотку, но сейчас особый случай, а Кот свой человек. Сейчас можно. Он подсел ближе к Коту, сунул ему карточку. На берегу реки стоит Колька, одетый в майку с надписью 'Boss' и в светлые шорты. Рядом с ним стройная девчонка лет восемнадцати. На ней цветастый сарафан с узенькими бретельками, густые светлые волосы развеваются на ветру.
– Невеста что ли? – спросил Кот.
– Сестра Дашка, – сказал Колька. – Ждет меня. Нас только двое: она и я. Родители давно погибли. Еще дядька есть, он нас воспитывал и вообще... Заботился, короче. Сейчас у него своя забегаловка на трассе. Наверное, хорошо зарабатывает. И сестра пишет, что все у них нормально. Скучают без меня.
– Не долго им скучать осталось.
– И вот еще посмотри, – Шубин протянул Коту сложенную вчетверо бумажку, вырезку из журнала. На ней – ружье для подводной охоты, гидрокостюм и акваланг: баллоны с кислородом, маска, трубки. – Эту штуку, в смысле, не ружье, акваланг, я уже купил. Как раз за два дня до того, как меня повязали, и купил. Специально в Москву ездил. В нашей дыре такие вещи не продаются, потому что никто не купит. Акваланг дома меня дожидается. Ты умеешь пользоваться этой штукой?
– Баловался как-то, – кивнул Кот. – Не самое мудреное дело. Надо только, чтобы маска плотно прилегала к лицу. И еще, чтобы кислород свободно поступал.
– А я вот ни разу не попробовал, – сказал Колька. – Как думаешь, резина не потрескалась, все-таки два года пролежала?
– Если фирменная, не потрескалась.
– Мой акваланг – фирменный. Один из самых дорогих.
Кот снял с прутика поджаристые, пропахшие дымом кусочки хлеба. Угостил Кольку и сам стал жевать. Петруха неслышными шагами подошел к костру, вгляделся в карточку, усевшись рядом с Колькой, сказал:
– Ничего девка, гладкая, но больно уж костлявая. И бюста в ней мало. А мне нравятся женщины посолиднее, в теле, чтобы было за что подержаться, к чему прижаться. Лежишь на ней, как на пуховой перине. И ни о чем не вздыхаешь. Нет, я бы на такую не прыгнул.
– Дашка не та девчонка, которая позволяет таким уродам, как ты, на себя прыгать, – Колька завернул карточку в газету, а затем сунул в пакет и запрятал глубоко в карман куртки. – Ты сам доходной, вот тебе и нравятся толстые бабы. Чтобы бюст до пупа и жопа в три обхвата.
– А что это за баба, если у нее одни мослы? Недоразумение природы, – Петруха скорчил брезгливую рожу, сунул в рот кусочек мяса и принялся работать челюстями. Во рту не хватало половины зубов, поэтому процесс шел медленно. – Мне такая женщина нужна, чтобы, как говорится, за собой повела, – громко чавкая, сказал Петруха. – Вот, помню, такой случай. Пас я одну бабу на вещевом рынке, по виду башливую. Сама в кофточке и джинсах. Кошелек толстый. Расплачивается с продавцом и сует портмоне в задний карман. Ну, думаю: моя. Шмель в очке, надо брать. И взял. Спокойно, без кипежа. Кожу сбросил в урну, бабки в карман и с рынка. Вхожу в автобус, а там едет та самая баба. И к ней контролеры подваливают. А у нее ни копейки. Короче, я за нее штраф заплатил. А потом, раз случай такой выпал, ближе познакомились. Вечером я уже в ее постели оттягивался и...
