фигурка солдата исчезла. От радостного рева «спрута» заледенела кровь.
В одно мгновение ребята очутились возле черного провала ловушки, что «спруты» любят устраивать подо льдом. Эти твари каким-то образом обнаруживают пустоши внизу, замирают до тех пор, пока новая «метель» не нагонит тонкую корку льда над головой. Остальное дело техники. Добыча помельче пройдет и не заметит подвоха, а более крупная «дичь» ломает корочку и падает прямиком на обеденный стол.
Жестко затарахтели КАты, выплевывая бронебойные струи в мельтешащие щупальца. Клёпа уже тащил на силиконовом тросе оторопевшего Кабана, с ног до головы залитого синей кровью «спрута». Способные с легкостью раздавить в тонкую ниточку дюймовую трубу щупальца рвались, подстриженные плотным свинцовым огнем. Все новые и новые щупальца тянутся из глубины, жадно шарят по ледяным стенам. Но пули безжалостно рубят плоть, защищают карабкающегося человека.
Одно из щупалец вцепилось в закованную в броню ногу Кабана, потащило назад.
Клёпа вскрикнул, упал на лед, но трос так и не выпустил. Гоша едва успел подхватить его подмышки, уперся ногами в ледяной бордюр. Поршневые мышцы экзоскелетов взвыли, работая на пределе, но справились. Под прикрытием свинца они вдвоем вытащили Кабана, поспешно отползли прочь.
КАт в руках сухо щелкнул бойком, замолчал. Я, не отрывая глаз от тянущихся из ледяного колодца щупалец, на автомате перезарядил магазин, вновь прицелился.
— Валим, Костян! — задыхаясь, заорал Клёпа. — Хрен с ним, со «спрутом»!
Но идти теперь некуда. Автоматные очереди далеко слышны в разреженном воздухе ледяной пустыни.
Вокруг раздается знакомый, будоражащий нервы писк. Из всех щелей и подвалов, что казались минуту назад пустынными, выскакивают «крысы». Каждая размером со взрослую собаку. Добрый и неповоротливый «спрут» оказался моментально забыт, когда перед лицом страшно щелкнули челюсти псевдокрысы. В памяти навсегда остались ярко-красная глотка, обдавшая горячим смрадом и два ряда клыков, каждый размером с палец.
Не зря я часами муштровал ребят, заставляя проигрывать подобную ситуацию в Гарнизоне. Никого не охватила паника, никто не побежал. В онемевшем сознании даже мелькнула гордость за ту механическую четкость, с какой ребята сомкнули ряды. Спина к спине, медленно отступая к ближайшему укреплению и поливая огнем КАтов тучи крыс, мы упорно пробивались к спасению. Разрывные и бронебойные пули страшно рубят тела, превращают тварей в кровавую кашу, от вида которой желудок судорожно бросался к горлу. Красная, так похожая на человеческую, кровь залила всю улицу. Ноги скользят по плавящемуся от горячей жижи льду, цепляются за искореженные туши.
В наушниках хрипло рявкнуло:
— Лево, десять метров.
Не переставая стрелять, я обернулся. В огромном сугробе с трудом угадываются развалины здания, что стоят немного выше уровня улицы. Полуметровые стены способны защитить ноги, а это то, что нам надо. Один за другим мы отступаем туда.
Новая неприятность не заставила себя долго ждать. Ребята один за другим отчитались, стараясь сдерживать отчаяние в голосе:
— Я пустой, кэп!
— Последний магазин!
— Патроны на исходе!
Над самым ухом, обдав запахом спирта, прозвучал хриплый голос Тимура:
— Костян! Вертушку зови, патронов нет!
Наверное, там бы мы и остались, начнись вдруг «метель». Да и сыграло свою роль то, что от Гарнизона мы успели уйти всего ничего. Васильич вертушки ценит больше жизни звена солдат, может и не прислать. Но в тот день нам везло.
Патроны закончились на удивление быстро. Отбиваясь у каких-то развалин штыками и пиная слишком ретивых крыс ногами, мы мысленно прощались с жизнью. Мышцы, утомленные бесконечной битвой в тяжелой броне, жалобно ныли. Рука с зажатым штыком уже не так метко поражает цель. Приходится бить дважды, не успевая отмахиваться бесполезным КАтом. Ноги уже не держат, скользят в лужах крови и ошметках крысиных тел. Быстро иссякают последние силы, а организму уже неоткуда брать новые. Пропал даже вездесущий страх. И в тот момент божественной музыкой прозвучали звуки разрубающих воздух над головой вертолетных винтов. Застрекотал авиационный пулемет, расшвыривая тела крыс. Спала веревочная лестница, и ребята один за другим рванулись к спасению.
Вот тогда-то я и расслабился. Последнее четкое воспоминание — яркая, затмевающая всё боль. На каждой руке повисло по крысе, в бронированные щитки на ногах вцепилось не меньше десятка тварей. Рычат, сминая сильными челюстями броневые пластины, норовят добраться до вожделенной плоти. И… темнота.
Дальше всплывают в памяти только обрывки видений. Суматошные крики в темноте, заплаканное лицо Вички, наш хирург-алкоголик. Десятки метров окровавленных бинтов, запах лекарств и… никакой боли!
Я провалялся пару дней в беспамятстве, накачанный снотворным и обезболивающим. Когда пришел в себя, то первым чувством было удивление. Никто из ребят моего звена не пришел проведать, никто не справлялся о моем здоровье, хотя я был перевязан как пациент Франкенштейна. Лежа на пахнущей старой тканью и дешевым мылом кровати, я тупо смотрел в потолок. Наконец, с трудом повернул голову. Сидящая в уголке комнаты девушка вздрогнула, сорвалась с места.
Вичка налетела на меня, окатила волной слез, нежности, любви и… странного равнодушия.
Черт! Неужели опять?! Но раздраженные мысли прервал поток ласковых ругательств и упреков.
— Что же ты, терминатор, твою мать?! Зачем полез туда?! Одну меня хотел оставить?! Солнышко, любимый, мальчик мой…
Я молча поглаживал забинтованными пальцами ворох каштановых волос, от которых почему-то пахло не шампунем, а чем-то свежим. Весной. Летним дождем. Лицо стало мокрым от слез и поцелуев Вички, и я с облегчением закрыл глаза. С самой первой ночи после Катастрофы не могу смотреть в ее глаза. Чувствовал почему-то себя полнейшей скотиной… или так всегда бывает, когда беда касается кого-то другого, а не тебя?
— А где ребята? — прохрипел я.
Хлюпающая носом девушка отвела красные от слез глаза, с укором сообщила:
— Скоро придут твои головорезы, не волнуйся… В рейде они…
— Я и не волнуюсь… — соврал я, чувствуя вину, что в такой интимный момент спрашиваю о чужих людях. Хотя нужно еще разобраться, кто сейчас чужой? Тот, с кем делишь постель, но не раскрываешь душу? Или тот, кто делит с тобой смерть, рискуя подобием жизни наверху?
Вопреки заверениям Вички в каморку ввалился только хмурый Васильич. Попросив девушку сходить за пайком, что раздавали в столовой, прапорщик нагнулся и громким шепотом спросил:
— Ну как она? Все еще не спит?
Я не ответил. Да и вопрос был риторическим. У прямодушной и открытой Вички все написано на лице.
— Все так же. По четыре часа в неделю… Говорит, что Женька каждую ночь снится.
Не знаю, зачем я сказал о сыне, но по-настоящему обрадовался, когда прапор не стал развивать тему. Даже холод от ужасной новости, что, как бы между прочим, сообщил Васильич, дошел до сознания не сразу:
— Беда, Костян. Звено твое пропало.
Васильич рассказал, что чудом спасшийся из норы «спрута» Кабан тогда вытащил с собой новенькую, запакованную в пластик автомобильную аптечку. Парень от испуга забыл об автомате и первым делом стал закидывать тянущиеся к жертве щупальца всем, что было под рукой. Так и вылез наверх, намертво сжав аптечку в руке. Уже потом, сидя в офицерской, Кабан рассказал, что картонными ящиками, наглухо вмерзшими в лед, было заставлено все.
— Похоже, что на аптеку нарвались, — вздохнул старый вояка. Потом виновато взглянул на меня. — Ты не обижайся, Костян, не мог я ждать пока ты встанешь. Вот и отправил твое звено вместе с вертушкой вытащить все, что смогут.
