– Серьезно?
– Да, – сказала Лиззи, поделившись накануне этой мыслью с Фрэнсис и не получив на эту мысль отрицательной реакции.
Когда Уильям сообщил Джулиет, что Фрэнсис вдруг собралась уехать в Рождество, она ощутила определенный прилив чувств: ведь всегда интересно наблюдать за тем, как кто-то выдвигается на первые роли, особенно если этот кто-то вел до этого вялую и неяркую жизнь.
– Боже, помоги Фрэнсис, – сказала Джулиет Уильяму по телефону, вслушиваясь в звон стаканов и отголоски разговоров у стойки. – Все происходит вовремя, я ждала этого, и мне нравится наблюдать за тем, как люди берут штурвал своей жизни в собственные руки.
– Думаю, я не отношусь к их числу, – мрачно заметил Уильям.
Джулиет почти резко возразила:
– Относишься, и в большей степени, чем думаешь. Иногда ты превращаешься в бесстыдного старого позера.
Никто не знал точно, почему уехала Фрэнсис, но никто, похоже, не верил ее объяснениям. Лиззи была сильно задета. Она пришла к Джулиет поздно вечером в воскресенье и села у камина.
– Не могу сказать, что меня расстраивает ее желание самой принимать решения в своей жизни, отнюдь нет. Но это ее молчание до поры до времени, а затем обрушивание новостей мне на голову, когда все уже готово… Как будто я пыталась бы ее остановить, как будто… как будто она мне не доверяет.
„Да, люди всегда беспокоятся о доверии, – подумала Джулиет. – Они говорят о нем так, словно это какой-то священный сосуд'.
– Никому нельзя доверять абсолютно, – заявила она. – Ни тебе, ни мне, ни Фрэнсис. Человек по самой природе своей не заслуживает доверия. Мы просто не созданы для этого.
Лиззи ушла домой взволнованная и расстроенная, оставив Джулиет мучиться от бессонницы. С возрастом она почувствовала, что свой сон нужно оберегать, и старалась не нервничать по вечерам. Переживая этой ночью из-за Лиззи, из-за ее горестей и ощущения отверженности, Джулиет невольно запустила тот механизм памяти, который, как она думала, уже больше не мог быть запущен. В ней всколыхнулись и прошлая боль, и неудачи, и нежеланное одиночество, которые она так долго и с таким трудом забывала, достигнув наконец нынешнего относительного спокойствия.
Не выспавшись, Джулиет провела весь сочельник с головной болью. Как и всегда прежде, она пригласила к себе других одиноких людей, живших неподалеку, – бывшую медсестру, бывшего старшего библиотекаря графства (молчаливого человека, который занимался теперь изготовлением флюгеров), доктора-вдовца, журналиста местной газеты. Она приготовила для них сладкие пироги и пряное вино и с грустью наблюдала, как они изо всех сил старались отпраздновать еще одно одинокое Рождество в их жизни. Когда все распрощались, Джулиет какое-то время еще смотрела вслед линии габаритных огней машин, прыгавших то вверх, то вниз по неровной дороге, словно алые звездочки, затем загасила огонь в камине, составила посуду рядом с раковиной и поднялась наверх, чтобы забыться крепким сном, каким спят лишь младенцы и подростки.
Проснулась она в три. За окном стояла неприятная ночь: выл ветер, в стекла бил мокрый снег. Она поднялась с кровати и спустилась вниз, чтобы приготовить чай.
Внизу она почувствовала себя достаточно проснувшейся для того, чтобы помыть посуду, выгрести пепел из камина и взбить подушки на диване. Затем Джулиет поднялась с чаем наверх, перестелила кровать и собралась начать ночь заново, не забыв сказать себе „Счастливого Рождества!'.
Второй раз Джулиет проснулась от какого-то крика. Сперва она решила, что это всего лишь ветер, переменчивые голоса которого она успела хорошо узнать за время, проведенное в детстве в горах, но затем поняла, что даже самый умный ветер не знает ее имени. Она вылезла из кровати, надела лоскутный халат, который много лет назад сшила сама из кусочков бархата и парчи, и подошла к окну. Оно выходило на долину, вид из него открывался отличный. Джулиет раздернула шторы, открыла окно и высунулась наружу. Внизу, освещенная тусклым серым светом, с чемоданом в руках, стояла Фрэнсис Шор.
Фрэнсис сказала:
– Я пришла, чтобы успокоиться. Пришла, как на последнюю остановку по пути домой. Надеюсь, я не очень тебя потревожила. Мне просто не хотелось ехать в Грейндж и будить там всех. Так что я направилась прямо сюда. Я прилетела самолетом какой-то латиноамериканской компании. Он ночью вылетел из Мадрида рейсом до Рио или что-то в этом роде. Я просидела несколько часов в аэропорту Мадрида, думая о том, что же я делаю и что я буду делать в Англии. Я и сейчас не знаю этого точно. Позже я, конечно, отправлюсь в Грейндж, но, надеюсь, не будет ничего страшного, если я немного посижу здесь.
Джулиет улыбнулась, но ничего не ответила. Она молча расставляла на столе еду: хлеб, масло, кофе в кофейнике, мандарины, мед.
Фрэнсис продолжала:
– Мне пришлось ждать и в аэропорту Севильи. Мистер Гомес Морено поехал вслед за моим такси, сидел вместе со мной в аэропорту, пытаясь убедить меня остаться. Он был очень мил и совсем не навязчив.
– Почему же ты не осталась?
– Из-за всех этих неурядиц, которые натворил его сын. Если что-то вдруг не складывается, то это влияет не только на будущее, но и задевает прошлое. Я поехала в Севилью за впечатлениями, а получила неудачи и разочарования, которые могут свалиться на тебя только за границей. На этот раз заграница оказалась не зачаровывающей, а просто ужасной. Я никогда не сталкивалась в своих поездках ни с чем подобным. Но вот в Севилье это произошло.
Джулиет отрезала хлеб и нанизала кусок на старомодную вилку для запекания тостов.
– И вот ты вернулась домой.
– Джулиет, ведь не могла же я просто вернуться в свою квартиру, делая вид, что я в Испании?
– Думаю, нет, – ответила Джулиет. Она наклонилась к камину, протянув к огню вилку с куском хлеба. Толстая седоватая коса, в которую она заплетала волосы на ночь, свисала у нее с плеча. – Они все, в разной степени, расстроены твоим поведением.
