– Испанец! Чушь какая-то! Зачем выбирать испанца?
– Не мы выбираем любовь, она выбирает нас, – задумчиво проговорил Уильям. – Не всегда так, как нам хотелось бы, но в конце концов страсть ведь не предполагает еще и эмоциональные удобства.
– Страсть! – фыркнула Барбара. Она посмотрела на его чашку с овсянкой. – А где твой чернослив?
Никто из них не видел Фрэнсис с самого мая. Лиззи совершила один короткий визит в Лондон, но во время беседы Фрэнсис говорила с ней очень жестко и, сама ни разу с тех пор не побывав в Ленгуорте, звонила Лиззи лишь раз в неделю или даже в две, вместо того чтобы звонить каждый день, как она делала раньше.
– Я думаю, она все время звонит в Испанию, – с раздражением заметила Лиззи.
– Конечно, – согласился Роберт. – Чего же ты еще ждала? Почему ты не рада за нее?
– Я рада.
– Ты занимаешься только тем, что выискиваешь рытвины на их пути.
– Роберт, их тан много. Он на десять лет старше, он женат, католик, иностранец. Впереди такие неприятности…
– Может быть, она считает, что они стоят их сегодняшнего счастья? И вообще, почему ты думаешь, что она не способна справиться с этим сама? Разве монополия справляться с проблемами принадлежит тебе одной?
– Да нет, просто у нас с Фрэнсис обычно одинаковые ощущения.
– Лиззи! – закричал Роберт, перебивая ее. – Может, ты перестанешь распространяться о Фрэнсис и переключишься на нас? Мы для тебя самое важное, а не она. Помни, что я твой муж, твой компаньон и твой любовник – когда мы дьявольски не устаем, конечно.
„Проблема в том, – размышляла Лиззи, сжимая руль этой непривычной и тарахтящей машины, способной, казалось, в любой момент просто развалиться на множество гаек, винтиков, шкивов и колес, которые разъедутся в разные стороны, – проблема в том, что я ее ревную. Я должна признать, что ревновала Фрэнсис и раньше, ревновала к ее независимости, когда она казалась такой свободной, а я чувствовала себя такой связанной. Но сейчас моя ревность направлена не на нее. Я не могу собраться с силами даже на то, чтобы представить себе, что завожу роман. Объект моей ревности – он. Я злюсь на него за то, что он пользуется всем ее вниманием и доверием. Особенно сейчас. В конце концов, я почти не просила Фрэнсис о помощи раньше, мне она никогда не требовалась. В общем-то я не прошу о ней и сейчас, но теперь помощь сестры мне пригодилась бы. В этой ужасной ситуации, когда приходится опасаться, что мы можем потерять все, ради чего работали, мне действительно нужна ее поддержка. Я не так уж много и прошу, не тан ли? Всего лишь сочувствия со стороны родной сестры в трудный час. Разве это эгоизм? Разве не естественно инстинктивно тянуться к своей второй половине, к своему второму „я'? Конечно, я хочу, чтобы она была счастлива, я всегда этого хотела, но то, что она делает, слишком опасно. Слишком опасно для ее счастья'.
„Господи, – одернула себя Лиззи, резко повернув руль, чтобы не столкнуться с внезапно появившимся из-за поворота велосипедистом, – может быть, я просто свинья, может быть, я именно то, о чем говорит Роб, а Фрэнсис… о, черт, я сейчас, кажется, зареву, но я не могу плакать, не должна, если не хочу явиться в хозяйство Фриды Мэйсон в свой первый рабочий день с носом, похожим на красный воздушный шар'.
Когда Лиззи подъехала к школе, небольшая автостоянка для учителей была уже полна. Ей пришлось проехать на маленькую парковку, предназначенную для автомобилей родителей учеников младших классов, кстати, очень неудобную для выезда, и оставить машину там. Неожиданно из кустов появился садовник и заявил, что учителям не разрешается ставить здесь свои машины.
– Я не учительница, – ответила Лиззи, закрывая дверцу, – я из администрации.
– Миссис Дриздэйл это не понравится.
Лиззи пропустила его слова мимо ушей. Миссис Дриздэйл, директриса, была крупной, привлекательной женщиной, которая одевалась в алый, бирюзовый и оранжевый цвета, как будто бы заявляя, что не стесняется демонстрировать свои прелести, включая и солидную грудь. Беседу с Лиззи она провела быстро, в покровительственной, все понимающей манере профессионала, сказав, что она целиком полагается на мнение миссис Мэйсон и что одобряет тот факт, что у Лиззи много детей. Почему бы миссис Мидлтон не отдать свою собственную дочь в Уэстондэйл? Лиззи ответила, что ее семья не может позволить себе таких расходов и что общеобразовательная школа Ленгуорта вполне приличная. После этого взгляд миссис Дриздэйл несколько потяжелел, и она проворно выпроводила Лиззи из своего кабинета, сопроводив это звоном браслетов и большим количеством фальшивых улыбок. У Лиззи не создалось впечатления, что миссис Дриздэйл относилась к такому типу директрис, кто станет волноваться из-за парковки автомашины. Ей, видимо, больше был свойствен широкий подход к вопросам.
– Мне придется доложить о вас, – крикнул садовник.
Лиззи поспешила прочь от него через полоску пожухлой поздней травы между стоянкой и входной дверью. Поднимаясь по ступеням, она изо всех сил старалась не вспоминать о том, что это ее первый день в качестве наемного работника. „Так надо, – твердо сказала она себе, – я выбрала это, я должна это сделать'.
Фрида Мэйсон организовала для нее неустойчивый столик в углу кабинета и несколько нарочито поставила на него приветственный букет георгинов. Лиззи не переносила георгины.
– Как мило, – сказала она.
– Гордость и радость моего мужа. Это его хобби, эти цветочки. Это – „Гордость Берлина', а сладкая маленькая оранжевая – это „Малышка'. Лично вам!..
Дверь кабинета открылась, и вошла девочка. У нее были темные кудрявые волосы и затравленное выражение лица.
– Джорджина, ты же знаешь, что должна стучаться.
– Я стучала, – ответила девочка, – я пришла спросить, могу ли позвонить маме, потому что забыла дома скрипку.
Миссис Мэйсон покачала головой. Она посмотрела на Лиззи.
