Дэйви прекратил пение.
– А что такое „никель'?
Роберт посмотрел на Гарриет. Она ухмылялась.
– Это такая американская монета, пять центов. Дэйви с беспокойством ощупал зад у своих вельветовых штанов.
– А-а-а, – сказал он.
Когда дети поели и запихнули свои тарелки в посудомоечную машину, а Лиззи, вернувшаяся домой очень уставшей и с двумя ящиками карточек, которые собиралась рассортировать до сна, уже выпила половину стакана вина, Роберт внезапно, без всякого вступления, наперекор всем своим планам рассказал ей о своем визите в банк. Теперь он ждал ее реакции.
Минуту она молчала. Она просто сидела неподвижно в кресле, которое так любовно обтянула три года назад привезенной из Швеции клетчатой тканью, уставясь на темно-красную жидкость в своем стакане и не произнося ни слова. Затем, так же тихо, она начала плакать, все еще глядя вниз, так что ее слезы, казавшиеся Роберту неестественно большими, стекали по щекам, падая ей на руки, на колени и в стакан. Эта картина глубоко потрясла Роберта. Лиззи никогда не плакала. Она считала, что плакать можно только по случаю подлинно глубокого горя. Она всегда говорила, что плакать из-за чего-то, кроме потери или страданий другого человека, значит просто потакать своим слабостям. И вот теперь она сидела здесь, рыдая все сильнее, и слезы текли из ее глаз все обильнее. Они текли ручьями из-под волос, ниспадавших по обе стороны ее склоненной вниз головы.
– Лиззи, – позвал ее Роберт со страхом и болью в голосе. Он подошел, опустился рядом с ней на колени и попытался взять у нее стакан, потому что ее начало трясти, но она крепко сжимала его.
– Нет…
– Лиззи, дорогая! Моя дорогая Лиззи…
– Нет! – проговорила Лиззи сквозь рыдания. – Нет!
– Мы должны. – Он осторожно положил свою руку на ее кисть, сжимавшую стакан с вином – Мы должны, Лиззи. Но это же не конец света. Мы снова встанем на ноги через год-два и сможем выкупить его обратно…
– Я не вынесу этого, не вынесу, нет…
– Лиззи, это всего лишь дом.
– Нет! – выкрикнула она и отбросила его руки, выплеснув часть вина на юбку. – Все рушится!
– Ерунда, – проговорил Роберт, пытаясь улыбнуться и заглянуть ей в лицо, – не драматизируй ты так. Ну же, дорогая, с нами все в порядке. С детьми тоже. А это самое главное.
Лиззи приподняла голову. Ее лицо покраснело и блестело от слез, как иногда и у Дэйви во время приступов горя, вызванного Сэмом.
– Я больше не могу выносить этого, – сказала она, неловко вытирая щеки тыльной стороной ладони, – я не могу, я не могу так больше!
Роберт протянул ей свой носовой платок.
– Ну хватит, – полушутливо произнес он, но в его тоне зазвучало недовольство, – не переигрывай. Это не конец света.
– Это мой конец, – всхлипнула, громко сморкаясь, Лиззи.
– Вот спасибо-то…
Она внезапно повысила голос:
– Почему я не могу сказать, что с меня довольно? Почему не могу? Почему я не могу сказать правду? Сказать, что я уже дошла до предела сил и не могу жить дальше, идиотски, бессмысленно и жалко притворяясь, что мы держимся на плаву, тогда как мы на самом деле тонем?
– Мы не тонем.
– Нет, мы идем ко дну! – закричала Лиззи. – Мы отдаем все, что создали, у нас теперь нет даже крыши над головой, она принадлежит этому проклятому банку. Да и раньше принадлежала, все принадлежало ему, а мы просто жили ложью, потому что все было построено на песке, ничего настоящего, ничего прочного, – ее голос повысился до визга, – и ничего наша жизнь не стоила, просто глупая и тщеславная бравада!
Она зло смотрела на него, с припухшим лицом, с некрасиво открытым ртом. Еще не осознав, что он делает, и сразу же ужаснувшись себе, Роберт размахнулся и ударил ее по щеке.
Лиззи лежала одна в спальне для гостей. Она не спала, уставившись в полутьме на полоску голубоватого света от уличного фонаря, падавшего сквозь не до конца задернутые шторы, и на желтоватую полоску под дверью, которая выходила на лестничную площадку. Свет там всегда оставляли включенным, потому что Дэйви мог чувствовать его отсутствие даже сквозь сон.
Это она решила лечь отдельно от Роберта. Раньше такого не случалось, не считая случаев, когда кто- нибудь был болен гриппом, и Роберт решил и даже высказал это вслух, что она не спит вместе с ним из-за того, что не может его больше переносить. И это было правдой, но не в том смысле, что он думал. По какой-то причине она не могла объяснить это даже сама себе.
Она не могла сказать, что не стала спать с ним не потому, что он как-то отдалился от нее, и не потому, что он ее ударил, а потому, что ее охватило чувство стыда. Уставившись в пустоту, она подумала, что никогда еще не испытывала такого острого стыда. Эти слезы внизу, ниагарские водопады слез, лишь отчасти были вызваны угрозой потери Грейнджа. Их главной причиной была жалость к себе и встреча с Фрэнсис В последнее время Лиззи была совершенно одержима мыслями о Фрэнсис – о ее расцвете, ее счастье, ее любви. Она даже почувствовала в этой своей одержимости какую-то аномалию. Ей хотелось перестать думать о Фрэнсис, но, похоже, она уже была не способна сделать это. Эти мысли стали для нее своеобразным наркотиком. Так что, когда Роберт обрушил на Лиззи сообщение о Грейндже, ее в первую очередь пронзила мысль о Фрэнсис, поднимающейся по радуге к еще более яркому солнечному свету, тогда
