– Марта, а ты чего не ешь? Совсем кожа да кости… Ну-ка, оливье себе накладывай! – скомандовал отец.
– Ужас во что превратилась… – поддакнула мать. – Мода у них сейчас такая – на диете сидеть.
– Девки – дуры! – Виталий Викторович на радостях опрокинул в себя сразу целый стакан водки и моментально побагровел. – А вот мальчик… У меня двое пацанов. Я – не бракодел!
– А я? – вырвалось у Марты.
– Что – ты?
– Ты про меня забыл. У тебя же еще есть дочь… – сказала Марта и тут же пожалела о том, что не промолчала.
– Ну, ты отрезанный ломоть… Была да сплыла. Если б не Гошка да Глебка… – фыркнул отец.
– Сокровища мои! – Мать потрепала сыновей по кудрявым чубам. – Красавцы, умницы… Надежда наша, да, отец?..
Марту вдруг затрясло. Эти разговоры, эти лица, эта обстановка…
– Марта, когда замуж? – спросил Глеб. – Когда матери внуков еще родишь? А то я, видишь, за всех отдуваюсь…
– Я не хочу детей, – вырвалось у Марты.
– Совсем плохая… – отец покрутил пальцем у виска. – Мать, ты слышишь, что она говорит?
– Я не хочу, – повторила Марта.
– Почему это? – недобро спросила Нина Павловна. Она тоже выпила рюмку на радостях и от усталости и водки тоже стала взвинченной, чувствительной.
– Мама, не надо…
– Нет, ты скажи!
Надо было промолчать. Не портить праздник. Не огорчать родителей, которые радовались внуку, как могли… Но Марта вдруг произнесла:
– Я уже вырастила двоих. Устала.
– Это ты о чем?
– О том, что я вырастила Глеба и Георгия. И мне этого хватило.
Отец еще больше побагровел:
– Мать, ты слышишь?!
– Папа, прости. Не надо волноваться… – пробормотала Марта.
Марина, зевая, сидела с крошечным младенчиком на руках, и разговор за столом ее совсем не волновал. Лиза тоже не реагировала – она пыталась накормить двух своих девочек, одновременно с обеих рук. Глеб с Георгием усмехались.
– Мать, ты слышишь?! Чем она нас попрекает?..
– Ничем я вас не попрекаю. Просто говорю, что я вырастила братьев, сама. Мама даже декретный отпуск не брала! – Марта говорила о том, о чем хотела сказать все эти годы. Вот только день выбрала неудачный.
– Мы для тебя все… А ты! Это ж твои братья, родные!
– Я их очень люблю. И вас люблю. И мне нетрудно было возиться с ними, – сказала Марта, уже окончательно потеряв над собой контроль. – Но я хотела бы, чтобы мне хотя бы спасибо…
– Да мать работала, словно лошадь! – вдруг страшно заорал отец.
– А зачем она работала? Ты же тоже работал, и нам хватало выше крыши… Мебель покупали, дачу строили… А зачем? Могли бы обойтись! Я не хотела быть нянькой, я хотела быть как другие девочки… Я хотела детства! – Марту затрясло еще сильнее. – Училась во вторую смену, утро – с младенцами, вечер – с младенцами, днем в школе носом клевала, уроки ночью делала… Мы вполне могли прожить на те деньги, что зарабатывал папа!
– Ты наши деньги-то не считай! Ты жила на них! – резко сказал отец.
«Что я делаю? – с ужасом подумала Марта. – Я только все испортила…»
– Папа, мама… Простите! Я не хочу вас ни в чем обвинять! – Она постаралась взять себя в руки. – Я… мне вовсе не трудно было возиться с Гошкой и Глебкой! Я просто хотела бы, чтобы об этом помнили… ну, не надо мне спасибо… Но просто не говорили бы, что Гошка с Глебкой – ваша надежда… только Гошка и Глебка… я ведь – тоже!
– Спать пойду! – зевнула Марина. Лиза тоже подхватила своих девочек и вышла из комнаты. Глеб с Георгием молчали, глядели в пол. Они могли бы вмешаться, разрулить как-то ситуацию, превратить все в шутку (они имели влияние на родителей), но почему-то не стали этого делать.
Марта оказалась один на один со своими стариками.
– Гоша и Глеб – золото, – задыхаясь, веско произнес отец. – Дай бог всякому таких сыновей.
– Они даже в институт не стали поступать! – опять сорвалась Марта. – Они ничего не хотят делать… Они ленивые и безответственные! А размножаться – дело нехитрое! Это Марине и Лизе надо спасибо сказать…
Глеб даже подпрыгнул на стуле:
– Чего-о?!
– А ты сама попробуй! Роди, воспитай… – заревел и Георгий, тоже побагровев – совсем как отец. – Как у тебя язык-то поворачивается, такое говорить… Пап, мам! А вы в курсе, что она…
– Нет! – отчаянно замахала Марта руками. – Гоша, молчи!
– …что она квартиру свою потеряла!
– Что? – бесцветным голосом спросила Нина Павловна.
– Да! – с азартом продолжил Георгий. – Олег у нее все отнял!
– Гоша, не надо!
– Надо, надо. Пусть все про тебя узнают! – свирепо произнес Георгий. – А то, ишь, фифу из себя строит…
– Олег отнял у Марты квартиру? – с интересом спросил Глеб. И улыбнулся. Улыбнулся!!! Он что – обрадовался?..
– Да! Профукала она все! – продолжил Георгий энергично. – Умница наша… Она уж шестой год не пойми где обретается, в сарае каком-то. С работы ее выгнали, чуть не уборщицей теперь вкалывает! А все шиковать пытается… Машину разбила, вы в курсе? А Иван тот – и не жених вовсе, а прохиндей какой-то, посторонний… Она его за деньги наняла, чтобы нам, значит, пыль в глаза пустить! Вот.
В комнате повисла стеклянная, хрупкая тишина.
Объяснять что-либо не имело смысла. Ну скажет Марта, что квартиру она попытается в ближайшее время вернуть, что работает она не уборщицей, а помощницей завхоза, что Ивана она не за деньги нанимала, и он – ее друг и любимый человек… Но что бы это изменило?..
Мать молчала, поджав губы, отец, уже не красный, а какой-то синий, вытаращив глаза, смотрел на Марту.
– Гоша, зачем? – прошептала Марта. – Ты что, родителей убить хочешь?
Георгий презрительно усмехнулся.
– Марта, это правда? – без всякого выражения спросила Нина Павловна.
Отец шевельнул губами, а потом вдруг стал заваливаться на сторону.
– Виталик!
– Папа!..
Отец захрипел, и глаза у него закатились под лоб. Это было так жутко, что Марта сама чуть не потеряла сознание. Она, а не братья, довела отца!
Георгий с Глебом уложили отца на диван (тот самый). Вызвали «Скорую». На Марту не смотрели. Приехали врачи, констатировали сердечный приступ, велели срочно ехать в больницу. Марту в больницу не взяли.
– Иди куда хочешь… Ты нам теперь чужая! – прошелестела мать.
Так закончился этот день.
Никакой радости, никакого удовлетворения от того, что она попыталась, наконец, высказать свои претензии родителям, Марта, конечно, не чувствовала. Она бы все отдала, чтобы взять свои обвинения обратно. «И отчего я не молчала, дура?! Ела бы весь вечер оливье, потом домой бы, в Грязищи,
