Трофимовна. – У меня в то лето, восемнадцать лет назад, муж болел. Последняя стадия. Я с ним была. А у Ларочки – запой очередной. Белая горячка! Все черти мерещились, с ножом она бегала за дочкой… А Марина не могла ее оставить, уйти – мать же родная! Я Мариночку к себе ну никак не могла тогда взять… Всегда брала, а тогда – нет! И, короче, пропадает она вдруг, Мариночка. Ищут-ищут, на Гришу наезжают, и все такое… А я с мужем, в больнице – помирает уже. Короче, звонит мне Ларочка (у нее как раз просветление после запоя наступило) – нашли Марину. Мертвую. «Я, – говорит, – ее опознала…» И с горя Ларочка – в новый запой! А у меня муж отходит… Умер, хоронить надо, я вся не в себе, на успокоительном, на уколах… К концу осени только оклемалась. Сюда переехала. Ларочка еще два года мучилась… Умерла на моих руках. Ужас!
– Зачем же она в реку-то бросилась? Марина… зачем? – с недоумением спросила Агния. – Странная смерть.
– Да я вообще не понимаю, зачем молодые на себя руки накладывают! – в отчаянии воскликнула Лидия Трофимовна. – Видимо, помрачение находит. Я вот старая, больная, а мне даже в голову не приходит над собой такой грех сотворить! Уж буду жить, сколько положено. Идемте, я вам покажу, где она жила, Мариночка…
Старуха отставила пустую чашку, поманила Агнию за собой.
– Вот тут ее кровать стояла. Тут стол – я его не передвигала даже. Вот тут она сидела, уроки делала, потом в институт готовилась. Ведь так и не поступила в свой театральный, три или четыре раза проваливалась! Кстати, и это тоже причина, что жить не захотелось, ведь так?
– Марина хотела стать актрисой? – спросила Агния.
– Да. С ее-то внешностью – как не в актрисы! И провалилась в очередной раз. Одно к одному, одно к одному сошлось… А вот ее вещи. Эту записку она оставила перед смертью. Я тогда у следователя, как дело закрыли, выпросила. Память же!
Агния взяла в руки записку, подошла к окну, где было светлее. Последние слова Марины были запечатлены на обычной почтовой открытке. На одной стороне этой открытки – фотография какой-то старинной постройки, утопающей в зелени и цветах. На другой стороне было написано синей шариковой ручкой: «Нет смысла и желания жить в этом мире. Простите и прощайте! Ухожу навсегда».
– Это Марина писала?
– Да. Экспертиза была. Ее почерк, – твердо произнесла Лидия Трофимовна. – Сама на себя руки наложила, бедная моя дурочка. А что про Гришеньку говорят – это все ерунда, слухи. Он ее любил. Очень, очень любил…
Ночь прошла относительно спокойно. Вызовов было мало, и все несложные. Потом, утром, купировали приступ мерцательной аритмии у пожилой женщины – довольно долго…
– Вы бы раньше нас вызвали! – с досадой воскликнула фельдшер Вера Петровна. – Приступ же еще ночью начался, да? Сразу бы и вызвали! Зачем терпели?
– Так не хотелось вас беспокоить – среди ночи-то… – жалобно застонала больная. – Поспят, думаю, лишнюю минутку врачи!
– Мы не спим, – усмехнулся Григорий. – Мы на дежурстве. А вот теперь нам возни больше… Если бы сразу «Скорую» вызвали, как только приступ начался, мы бы быстрее его купировали.
– Я не знала… Ах, милый мой, дай вам бог здоровья. Спасибо вам, спасибо, спасибо! Вы уж простите меня, глупую…
– В больницу едем? – спросила Вера Петровна.
– Нет! – испуганно закричала женщина. – Мне уже лучше!
– Что ж вы все так больниц боитесь, а?..
Через полчаса, когда женщине действительно стало лучше, линейная бригада отправилась на следующий вызов. На подстанции сообщили – больной, двадцать восемь лет, острая боль в животе.
Старый, ветхий дом – кажется, общежитие какого-то завода. Шестой этаж, лифта нет. Под ногами – битое стекло, все стены разрисованы надписями.
– Вот люди… Помыли бы тут все, почистили, покрасили бы сами… – пыхтя, заметила Вера Петровна, поднимаясь по лестнице. – Живут как свиньи.
– Так это общежитие. Не свое, чужое, – буркнул Григорий. – Ты, Вера Петровна, как с луны упала… Кому охота чужое мыть?
– Как – чужое? – яростно возразила фельдшер. – По одной земле ходим. Весь мир – наш дом!
– Да, да, да… Старая песня.
– Я тебе поражаюсь, Гриша, – ты молодой еще вроде, а хуже старика!
Привычно, без злобы, препираясь, они поднялись на четвертый этаж, позвонили в дверь.
Им открыл молодой парень в растянутом тренировочном костюме. Опустив голову, он держался за живот.
– Кто больной? Вы? Ложитесь, сейчас посмотрим… – сказал Григорий.
Прошли в комнату – мебели почти нет, черный липкий пол, вместо кровати – матрац…
– Живот. Очень болит. Очень! – Парень со стоном опустился на матрац, скорчился, словно креветка.
– На спину ложитесь. Поднимите рубашку. – Григорий присел на корточки, принялся пальпировать живот парня. – Здесь болит? А здесь? Здесь?
– О-о! А-а! О-о! – выл парень, зажмурившись.
– Вера Петровна, померь у него давление.
– Мне укол нужен. Обезболивающее, – сказал парень, косясь на Григория.
– Живот мягкий, с внутренними органами все в порядке. Печень чуть увеличена, но это не страшно… Не нужно тебе обезболивающее.
– Как это – не нужно?! У меня болит! Еще как! Страшно болит! – возмутился парень. – Сделайте мне укол! Вы что, хотите, чтобы я умер? Я от болевого шока могу загнуться! У вас что, морфина нет?
Парень рукой указал на медицинский чемоданчик.
– Нету там никакого морфина, – спокойно произнесла Вера Петровна.
И это было чистой правдой – морфин Григорий таскал во внутреннем кармане куртки, отдельно от других лекарств. Вынужденная необходимость – уж сколько раз наркоманы на этот чемодан покушались… Морфин – только тем, кому он действительно нужен. Кто на самом деле испытывает боль.
– Как нет морфина? Не врите! Есть. Продайте мне его. Я… я вам свои часы отдам! Продайте! Сколько вы хотите? Ну сколько?..
– Нет у нас морфина. – Вера Петровна поднялась, убрала тонометр. – И вам он не нужен, молодой человек.
Она посмотрела в глаза Григорию. Тот едва заметно кивнул.
– Как – не нужен?! – заорал парень. – Скоты! Живодеры! Я ж тут помираю, а они… Убийцы!
События развивались по самому худшему варианту сценария – парень вскочил, бросился к чемоданчику. Вера Петровна оттолкнула парня, и тот, зарычав, поднял колченогий стул, замахнулся…
Григорий сзади схватил парня поперек туловища, резким движением вытолкнул в другую комнату. С грохотом упал стул… Григорий захлопнул дверь, заблокировав ее тем же стулом.
– Так я и знала… – задыхаясь, с раздражением произнесла Вера Петровна. – Мне сразу этот дом не понравился!
Григорий достал сотовый:
– Покровский? Тут наркоман. Руки распускает. Милицию вызывай. Мы его заперли пока…
Следующий вызов, на сегодня последний, – к мужчине с отравлением. Очередная жертва общепита…
Пока возились с бедолагой, везли в Боткинскую больницу, Григорий не мог не вспомнить, как в первый раз увидел Агнию. Тоже приехали на отравление, а там…
В памяти Григория навеки запечатлелось то самое, первое мгновение, когда дверь распахивается, и ее лицо, Агнии, – прямо перед ним. Раз, и Григорий утонул в ее глазах. А потом, на следующий день, он встретил эту девушку во дворе собственного дома, и она оказалась его соседкой. А потом… Нет, хорошо, что дежурство кончилось, с этими воспоминаниями не до работы!
«Кажется, я влюбился», – констатировал Григорий, возвращаясь домой. Он тысячу лет не влюблялся, а
