мальчик, кстати, мой одноклассник...
– Вы далеко едете? – прервав нить моих размышлений и все так же улыбаясь, спросил мужчина. – Я бы хотел оказаться вашим попутчиком!
– Не очень, в Тишинск, – нерешительно сказала я, не зная, правильно ли поступаю, говоря ему это.
– Разрешите представиться – Игорь Евгеньевич... Ах, какая жалость – мне дальше, но мы могли бы обменяться адресами...
Он так расшаркивался, что у меня вдруг промелькнула позорная мысль, что он, возможно, улыбается не из одной только любезности, что я, наверное, ужасно выгляжу – только что из больницы, после пробежки в цигейковом тулупе – мы опаздывали на поезд... Ну да, этот человек просто хочет посмеяться надо мной! Хотя, по здравом размышлении, я чересчур склонна преувеличивать свое безобразие, недаром Ян Яныч... Головная боль надавила на затылок. Кажется, я слишком долго простояла на сквозняке.
– Так что же вы! – улыбнулся Игорь Евгеньевич. – Я бы хотел знать ваше имя! Конечно, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, но я бы хотел знать имя той...
– Что за глупости! – быстро перебила его я. – Знакомиться в поезде... Нет, не хочу, не скажу...
Мне стало совсем не по себе, и я рванула дверь своего купе, заметив мельком, как Игорь Евгеньевич удивленно пожимает плечами. «Веду себя как дура! – подумала я. – А впрочем, чего вы хотите от сумасшедшей?»
– Перекусим? – опять накинулась на меня тетя Зина. Мужчина на верхней полке проснулся и теперь тупо смотрел в окно. – И где ты была так долго, я уже собиралась тебя искать...
– Ах, нет, уже скоро приедем, я не хочу!..
Головная боль напомнила мне о том, что с моей стороны было довольно безрассудно отправляться в Тишинск вот так, по одному легкомысленному желанию тети Зины. Моя аптечка находилась постоянно со мной, и хотя Ян Яныч, однажды проинспектировав ее, нашел, что половина находящихся в ней лекарств являются лишними, я совершенно не представляла без них своей жизни. Но многие лекарства заканчивались, а я так и не успела пополнить их запасы. Кто знает, может быть, в Тишинске ничего этого не будет. Приступы внезапной мигрени, удушья, невралгической боли, судорог и внезапного и полного упадка сил – поистине жизнь моя на этом свете являлась подвигом...
...Тишинск я решительно не узнала и не вспомнила – может быть, потому, что в последний раз была здесь зимой. Это был обычный тихий провинциальный городок с маленькими домами и неширокими улочками, на полупустом перроне висел выцветший огромный плакат: «Тишинску – 300 лет. В новый год – с новым мэром», на плакате была изображена старинная церковь, позади которой маячил современный многоквартирный дом, а на переднем плане красовался портрет пожилого бородатого мужчины с таким энергичным и добрым выражением глаз, что он и на человека не был похож.
Подъехал кургузый оранжевый автобус, мы с тетей едва втиснулись в него. Центр города был вполне стандартен и даже немного напоминал Москву промышленных окраин, где громоздились железобетонные конструкции семидесятых и хрущевские пятиэтажки, но окраина, на которой жила тетя Зина, была совершеннейшей деревней.
Узкая улица с пыльным, потрескавшимся асфальтом привела нас к двухэтажному длинному строению барачного типа – впрочем, может быть, я и ошибаюсь, называя этот дом «барачным», – он построен из кирпича и довольно крепок на вид, низкие балконы упираются почти в землю... разве у бараков бывают балконы? Не барачный, а барочный... Тетя Зина оказалась в Тишинске после распределения, которое практиковалось когда-то, – она, кажется, вполне могла избежать его, придумав какой-нибудь повод, чтобы не уезжать из Москвы, но, подозреваю, моей добропорядочной тетушке это просто не пришло в голову. Она так и осталась тут – что называется, «жизнь засосала», и в столицу не вернулась. Здешняя тишина и отсутствие явных извращенцев очень ей импонировали.
– Ты помнишь? – улыбнулась тетя Зина, сгибаясь под тяжестью моей цигейковой шубы. – Помнишь?
– Да, – как-то неуверенно промямлила я, оглядываясь по сторонам. – Вон там я каталась с горки...
– Не там, а там, – тетушка указала в противоположную сторону. – Ладно, это все мелочи...
Внутри были деревянные ступени, пахло борщом и нафталином – но не особенно сильно, не до такой степени, чтобы вызвать во мне желание бежать обратно в Москву. Где-то глухо раздавались фортепианные аккорды.
– Это Боря играет, исключительно талантливый мальчишка... – задумчиво произнесла тетя Зина, ковыряясь в дверном замке. – Я думаю, он тебе не помешает... Ведь правда не помешает?
– Ну что ты! – милостиво согласилась я. На первом этаже были еще какие-то двери, но я решительно не помнила, кто там жил, и Борю этого тоже не помнила. Впрочем, он, наверное, в те времена еще не родился.
– Здесь Аристовы живут, наверху Филипыч и Молодцовы... А в этой каморке раньше старый князь жил, теперь у нас здесь кладовая.
– Какой еще князь? – недоуменно пробормотала я, косясь на дверь кладовой, в голове мелькнуло странное словосочетание – «князь тьмы», хотя, по здравом размышлении, этот бедный дом вряд ли мог заинтересовать нечистую силу.
– Ты забыла! Старик Ивашов, умер много лет назад... мы его все князем звали, он, кажется, действительно из дворян был. А вот Филипыч... – тетя Зина понизила голос, – совсем сдал. Такое иногда вытворяет...
Квартирку тети Зины, состоявшую из двух небольших комнаток и огромной неуютной кухни, посреди которой стояла облезлая газовая плита, я помнила хорошо, потому что со времени последнего моего приезда в ней ничего не изменилось – те же старые шифоньеры, стол с кружевной скатертью, собственноручно связанной тетей Зиной, пестренькие занавесочки с сельским узором в виде буренок и подсолнухов... На окнах цвели фиалки, и пахло здесь как-то особенно уютно, пахло старыми временами, прошлым, когда еще... когда...
– Ты опять плачешь? – перепугалась тетя Зина, поспешно заталкивая мою цигейковую шубу в шифоньер. – Ты плачешь?!.
– Нет, ничего. – Я заставила себя улыбнуться. – Просто... аллергия на нафталин.
