– А история самая незатейливая – жили-были двое, не плохо и не хорошо жили. Много лет рядом. Жена была довольно вспыльчивой, нервной, часто пеняла мужу по пустякам, ругала его за всякие мелкие грехи. А потом он умер. И все.
– Как? – удивилась я. – Ничего не понимаю! Что же тебя удивило?
– А то, что она его любила.
– Ну и что? – упорствовала я.
Инесса посмотрела на меня пристально, потом поправила на моей голове какой-то локон – так мать машинально прихорашивает свою дочку.
– Ну – что? Что?
– А то, что она теперь не может сказать ему, что любит его, не может попросить прощения за свой скверный характер.
– Нет, но... – Я вдруг смешалась, и мне стало не по себе – как будто Инесса специально рассказала об этой женщине. – Ну, пусть теперь утешается тем, что муж ее – если загробный мир существует – знает о ее страданиях и о ее любви.
– Дело еще в том, что эта женщина только теперь поняла, что ей надо было прожить свою жизнь совсем по-другому, тогда бы вместо глупых обид она подарила своему мужу покой и любовь. Он ведь и умер-то оттого, что у него слабое сердце оказалось, как у большинства мужчин, а если б она не пилила его, он пробыл бы с ней дольше. Может быть, и нет – всякому свой срок, но это ее мало утешает.
– Господи! – Я закрыла лицо руками. – И вправду ужасная история. Зачем ты мне ее рассказала?
– Ты сама спросила, – удивилась Инесса.
Некоторое время мы сидели молча, и было только слышно, как ветер едва шелестит сухой листвой.
– Я так рада за тебя, – сказала я. – Это как искупление... Бывает наказание, и бывает искупление, как утешение...
– Ты опять?
– Что?
– Нет, ты опять!
– Силенциум, силенциум!.. – пропела я и вдруг поперхнулась на полуслове – из кустов перед нами вышел худой юноша, лысый, с огромными темными подглазьями, больше похожий на призрака, чем на живого человека.
– Что это? – прошептала я, вцепившись в Инессу.
– Это Костя, – в ответ прошептала она, и только тогда я узнала местного дурачка.
– Хаминю бусила мушрает, – робко произнес он свое заклинание, приблизившись. – Котеньке!
И опять он бросил мне что-то на колени, завернутое в газету. И убежал.
– Ну вот! – в отчаянии произнесла я. – Зачем его обрили?! Ведь если и было что-то у него... Вши завелись, что ли?
– Господи! – с удивлением и даже страхом произнесла Инесса, развернув газетный сверток у меня на коленях. – Я думала, тут опять цветы. А это...
– Это волосы, – растерянно произнесла я. – Костины волосы!
С недоумением смотрела я на пряди чудесных Костиных волос, перевязанных узкой розовой ленточкой – такими обычно перевязывают букеты с цветами, – и постепенно мне стало страшно.
– И как это понимать? – озабоченно произнесла Инесса, пальцем осторожно поворачивая перевязанные пряди. – Может быть, тут еще что-то...
– Отрезанные детородные органы! – истерично расхохоталась я. – Да нет, тут никакой загадки нет!
– Ты думаешь, что...
– Тут даже думать нечего – я все хвалила и хвалила его волосы, а в прошлый раз – помнишь, мы у пруда сидели – изъявила одно желание.
– Помню! – быстро кивнула Инесса. – Вот тебе и подарочек. Царские кудри!
– Да, я хотела его волосы...
– Хорошо, что только волосы, а не...
– Инесс, как ты можешь шутить! – с отчаянием воскликнула я. – И что мне теперь с этим делать?
– Как – что? Забирай свои трофеи.
Если с лютиками было проще и можно было даже пошутить о влюбленности местного дурачка – кстати, цветы я в тот раз не выбросила, а принесла домой, они простояли вечер в стакане с водой, а потом стремительно завяли, и я со спокойной душой отнесла их к мусорному контейнеру, – то проблема с волосами показалась мне неразрешимой.
– Зачем? – с ужасом произнесла я.
Волосы на мятой газетной бумаге казались не такими красивыми, как когда-то на Костиной голове, вблизи было видно, что они не вполне чистые, с неровными концами и блестят не дивным светом золота последней пробы, а каким-то дешевым самоварным жаром.
– Ну, выброси, – улыбаясь, посоветовала Инесса. – Только ты не выбросишь, тебя совесть замучает.
