Дома я медленно сняла с себя длинную черную шаль. До того она лежала на дне какого-то ящика, позабытая и ненужная после маминых похорон, – я была уверена, что больше никогда мне не понадобится это траурное покрывало... Платье на мне тоже было с тех печальных времен. Ах, если б знала – выбросила бы сто лет назад, не искушала бы судьбу!
Саша стоял у окна, сложив руки на груди, и пристально смотрел на меня.
– Приляг, Лиза, – сказал он. – Ты устала. Ты очень бледная... Я посижу рядом.
– Не надо, – ответила я. – Не надо возиться со мной, точно с ребенком... Я справлюсь.
– Я хотел тебя спросить... Там, в спальне, за шкафом, я заметил одну картину.
– Какую еще картину? – наморщила я лоб.
– Обнаженная женщина на снегу.
Точно, а я и забыла – я туда спрятала портрет Дуси Померанцевой! Почему-то мне сейчас совсем не хотелось смотреть на него...
– Ну и что? – равнодушно спросила я.
– Она похожа на тебя.
– Что? – Я вздрогнула, точно от электрического разряда. Дуся Померанцева, хоть и была моей непосредственной родней, ничем не могла напоминать меня. Тяжелые черные косы, тени вокруг глаз, форма губ, которая больше напоминала о периоде торжества «Мира искусства», чем о сегодняшних тенденциях модного макияжа...
– Она похожа на тебя, – повторил Саша. – Я сейчас это вдруг понял.
– Не может быть, – сказала я. – У нас совершенно разный тип внешности. Она черноволосая, немного восточного вида, а я блондинка, между прочим, натуральная... – с тоской добавила я.
– Нет, что-то общее есть...
– Ах, Саша, тебе показалось – потому, что я сейчас вся в черном!
– Так что это за картина? – с удивлением переспросил он. – Очень сильная вещь – судя по всему, ее рисовал мастер.
– Это Дуся Померанцева, – устало сказала я.
– О господи! Откуда? Ты... впрочем, тогда все понятно, и нет ничего удивительного в том, что вы с ней похожи! – На лице Саши отразилось волнение. – Да-да, старая история, которая касалась наших семей... Знаешь, кажется, она начинает захватывать и меня. Бледный ангел, который прячется за шкафом...
– Саша! – Мне совсем не хотелось говорить об этом. Только что я похоронила свою сестру, и декадентская лирика сейчас мало волновала меня, хотя раньше я не могла без нее существовать.
– Что, Лиза? – Он выглядел растерянным и ошеломленным.
– Не надо...
Он подошел ко мне и обнял меня.
– Ладно, не буду. Лиза... Как же я тебя люблю, Лиза.
– Сестра моя умерла, а ты о любви... Нет, Саша, замолчи.
– Хорошо. Я дождусь того дня, когда мы сможем поговорить с тобой об этом. О том, как ты дорога мне...
Мне иногда казалось, что жизнь в нашем Филологическом институте не замирает ни на мгновение. Даже в те дни, когда нет занятий по причине календарных праздников, выходных или каникул. Всегда светится какое-нибудь окно, или кто-то сидит в пустом читальном зале, перелистывая толстый фолиант, или не сдавший зачет разгильдяй бродит по коридорам с тоскливым и жалобным лицом, выискивая преподавателя...
Вот и сегодня, несмотря на то, что был воскресный день и одновременно праздник, дверь в альма-матер была распахнута. Сонный охранник у входа кивнул мне из-за стеклянной перегородки.
Викентия не было, поэтому по коридорам носилась Аглая с гирляндами разноцветных шаров, а за ней – лаборантка Вика со стопкой самодельных плакатов.
– Здравствуйте, Елизавета Аркадьевна! – вынырнул из-за угла Ковальчук. – Христос воскрес.
– Воистину... – рассеянно ответила я, намереваясь догнать Аглаю.
– Э-э, нет, так нельзя! – решительно запротестовал он. – А лобызаться?
– Ковальчук, я на тебя напишу докладную! – из дальнего конца коридора заорала Аглая. – Бесстыдник!
– Что ж, все должно быть по правилам, – неожиданно согласилась я, глядя в синие глаза студента. – С праздником, Ковальчук...
И мы троекратно расцеловались.
В кабинете Викентия царил полный разгром. Не знаю, кому в голову пришла эта дикая идея, но со всего института принесли бюсты известных деятелей искусства: Толстого, Горького, Гомера, Маяковского – и расставили вдоль стены, под плакатом «Поздравляем любимого ректора с юбилеем!».
Это был единственный день, когда Викентий отсутствовал, и мы не преминули этим воспользоваться.
– Вот придет он завтра и обалдеет... – мечтательно сказала Аглая, оглядывая кабинет. – Наверное, думает, что мы забыли. А мы ничего не забыли! Так, Ковальчук, двигай этот шкаф на место – только осторожнее, Толстого не свали...
