об этом! Лучше сейчас!»
– Словом, мы должны отказаться от своих обещаний. Будем как брат и сестра, будем друзьями, отбросим безумные надежды на совместное будущее...
– Ты ведь любишь меня? – шепотом спросила Дуся.
– Люблю. И именно поэтому... Дуся, ты же приносишь себя в жертву! В жертву мне.
– А что в том плохого? – вдруг нахмурилась она.
– Я не могу быть счастлив, если ты несчастлива рядом со мной. А ты не можешь быть со мной счастлива, потому что отношения, построенные на одной жалости...
Он говорил долго и бессвязно. Дуся отвечала ему – тоже бессвязно и многословно. В конце концов, они запутались в словах и обещаниях и замолчали.
– Андрюша, ты же умрешь без меня? – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла после долгой паузы Дуся.
– Умру.
– Вот! А я умру, если ты умрешь без меня...
Андрей вдруг засмеялся. И засмеялась Дуся...
– Ладно, мы умрем вместе! – басом торжественно произнесла она, и эта фраза прозвучала примирением.
На лето они опять были вынуждены разлучиться и встретились только в октябре. Андрей по-прежнему писал ей письма. Все на той же непозволительно дорогой, роскошной бумаге красного цвета выводил слова любви и страсти.
– Вы у нас самый почетный покупатель, – уважительно говорил ему приказчик из магазина канцелярских принадлежностей. – Хозяин велел вам скидку сделать – пять процентов-с...
– Это меня не спасет! – мрачно пошутил Андрей. – Даже если половину скостите...
Дуся относилась к нему трепетно, словно к больному, боясь обидеть случайным словом. Андрей сказал Дусе, чтобы она не так пеклась о нем («что я, инвалид, что ли?»), но это произвело обратный эффект.
Со всеми прочими она вела себя ровно и спокойно, была весела и охотно смеялась, но стоило ей увидеть Андрея, как выражение лица у нее становилось тревожным и озабоченным. Совсем не этого ему хотелось, и про себя он теперь точно знал, что Дусе счастья не составит.
Легче всего ей было с Карасевым. Он, старинный друг семьи, изображал из себя кого-то вроде доброго дядюшки, и постепенно их отношения с Дусей все больше принимали шутливо-доверительный оттенок. Она даже начинала улыбаться заранее шаловливой улыбкой, стоило ей издалека заметить Ивана Самсоновича.
– Он такой душка, – однажды удивленно призналась она Андрею. – Странно только, что другие этого не замечают... Давеча опять предложил рисовать меня.
– А ты?
– А ты? – переадресовала вопрос Дуся. – Ты не будешь опять ревновать?
– Не буду, – сказал он, старательно скрывая ревность и отчаяние и улыбаясь холодной, мертвой улыбкой, думая про себя: «Мы притворяемся. Мы оба притворяемся друг перед другом!» – Если тебе надобно заручиться моим согласием – так вот, изволь.
– Фу, что за официоз... – тут же надулась она. – Ты как будто назло... А я, между прочим, еще ничего не обещала Карасеву. Он в каком-то новом образе меня видит, правда, я не поняла, в каком... Я, может, сама еще не захочу.
Она уже играла небольшие роли в театре, и у нее были поклонники. В ней странным образом сочетались жертвенность и любовь к жизни, и двойственность эта начала разрывать ее душу...
Но и эту, новую Дусю, Андрей любил не меньше. Двойственность мешала и ему, в нем спорили разум и чувства. Разум говорил, что Дуся рано или поздно ускользнет от него, утечет сквозь пальцы, как песок, а сердце говорило: надейся, она будет твоей, она обещала...
Однажды они собрались вместе в синематограф.
Андрей не любил синематографа – этот вид искусства казался ему слишком прямолинейным, театральные постановки и то выглядели естественнее. На экране вечно мелькали какие-то мушки, изображение все время дергалось, люди гримасничали и кривлялись... Как такое могло нравиться?
– А мне нравится, – сказала Дуся перед показом. – Я бы, ты знаешь, попробовала сняться. Жутко интересно!
– И выглядела бы как чертик-дергунчик на экране...
Дуся представила себя со стороны и заразительно рассмеялась.
– Нет, все равно интересно. Мне все интересно! Карасев говорит: это большое достоинство, когда не боишься выглядеть смешной...
Картина называлась «Воля отца» – жестокая мелодрама в четырех частях.
– Ну как? – спросил Андрей Дусю, когда в зале зажегся свет. Дуся сидела раскрасневшаяся, взволнованная и кусала губы, чтобы не расплакаться.
– Чудесно, – прошептала она. – Как жаль бедняжку Матильду...
