втянулся.
Я беру у него из рук книжку и быстро листаю, пока не добираюсь до необычного посвящения.
Все действующие лица, места и события в этой книге — подлинные. Некоторые высказывания и мысли по необходимости сочинены автором. Ни одно из имен не изменено ради того, чтобы оградить невиновных, ибо Господь Бог хранит невинных по долгу своей небесной службы.[2]
Тут Воннегут ошибся. Изменять имена, мне кажется, следует именно виновным.
Я возвращаю книжку Джареду, и он небрежно засовывает ее в задний карман штанов. На нем свободные черные джинсы и серый свитер, болтающийся на его гибком теле.
— Куда направляешься? — спрашивает он меня.
— Вообще-то никуда, — отвечаю я. В принципе, в ближайшее время хотелось бы позвонить Карли, но я еще не окончательно оправился после своего мини-срыва и последующего междугороднего сеанса психотерапии с Оуэном, так что мне требуется какое-то время, чтобы прийти в себя до разговора с ней.
— Тебе надо развеяться, — говорит Джаред, поднимаясь на ноги. — Хочешь прокатиться?
— Куда?
— Секрет.
Некоторое время я смотрю на племянника, вслушиваюсь в многоголосое пение сверчков и глубоко вдыхаю прохладный вечерний воздух.
— К черту все! — И я решаюсь отправиться с ним. Все начало происходить само по себе, как-то помимо меня. Стать просто беззаботным пассажиром — это тоже выбор и большое облегчение.
— Ну, супер, — говорит Джаред. — Наверное, придется поехать на твоей машине.
— А у тебя есть машина?
— Не-а. Поэтому-то, наверное, и придется поехать на твоей.
Он улыбается своей коронной улыбочкой и лениво плетется в сторону «мерседеса», на ходу отбрасывая волосы со лба и заправляя их за уши. Я стараюсь игнорировать тот факт, что меня везде приглашают по большей части потому, что ко мне прилагается тачка. Дойдя до машины, Джаред некоторое время оглядывает покореженную дверь и разбитую фару и сочувственно свистит в знак всеобщей мужской солидарности перед лицом изувеченной красоты, той солидарности, какую выказывают в основном в двух ситуациях: обрезания крайней плоти и крупного повреждения иномарки.
Он поворачивается ко мне, приподнимает брови, подставляет ладонь и говорит:
— Я поведу?
— Я слышал, что это тебя вчера Шон Таллон приложил, — говорит он светски, ведя «мерседес» по торговым районам на угрожающей скорости.
Я пристегиваюсь.
— Где это ты слышал?
Джаред пропускает мой вопрос мимо ушей.
— Он псих со справкой, имей в виду.
— Да я уж слыхал, — говорю я. — И что это значит?
Он пожимает плечами и делает резкий правый поворот.
— В общем-то, что не надо было с ним связываться.
— Отец твой, кажется, его не боится.
— С чем его и поздравляю! — кисло говорит Джаред.
Я задумчиво смотрю на племянника:
— Что у тебя с отцом?
— На этой неделе проблема в сережках.
Я собираюсь что-то сказать, потом сам себя обрываю — вроде какое мое дело, — но потом, конечно, все равно говорю:
— Ты же понимаешь, что у тебя период такой. Через пару лет ты все это перерастешь, и эта бунтарская ерунда потеряет для тебя всякий смысл.
— Возможно, — признает он, не отрываясь от дороги. — Но пока борьба в разгаре, я должен сражаться за правое дело.
Он улыбается:
— Можно сказать, работа у меня такая.
— Тогда ты просто трудоголик.
— Ладно, проехали, — отвечает Джаред. — А у вас с ним что?
— Да ничего особенного, буквально пара лет интенсивной семейной терапии — и проблема будет снята.
— Ну, тут, наверное, поезд ушел. Бабушки давно нет, а с дедушкой… сам знаешь что.
Я впервые слышу, как мою маму назвали бабушкой. Мне никогда не приходило в голову, что этот титул можно получить посмертно, и когда Джаред произносит его, я совершенно теряюсь. У меня сосет под ложечкой, и внезапно мне так сильно хочется заплакать, что продолжать беседу я не в состоянии. Несколько минут мы сидим молча, пока я не замечаю, что мы выехали из города по бульвару Портерс.
— Куда мы едем? — спрашиваю я. — Тут же нет ничего, кроме завода «Портерс».
— Точно!
— Что мы там забыли?
— Увидишь.
Центральный офис «Пи-Джей-Портерс» занимает массивное, разлапистое пятиэтажное здание, снаружи практически целиком покрытое непрозрачным темным стеклом и полированным камнем, эдакий памятник капитализму. Вокруг здания простираются гектары безупречных газонов, на них в стратегическом порядке раскиданы пруды и фонтаны, как будто офис выстроили прямо посреди поля для гольфа международного класса. Ощущение полной оторванности от мира усилено специально сохраненной полосой леса шириной в полгектара, которая окружает всю территорию. Эти огромные идиллические пространства — то ли памятник современной эргономике, то ли олицетворение непомерно раздутого коллективного эго семейства Портеров на пике их финансового благополучия.
Джаред проезжает мимо главного входа с запертыми воротами, и мы еще некоторое время едем по узкой дороге, петляющей между деревьями, пока он вдруг резко не сворачивает на лесную грунтовку. Она упирается в еще одни ворота в сетчатой восьмифутовой ограде, опоясывающей территорию «Портерс» по всему периметру. В лучах фар «мерседеса» неожиданно материализуется целая группа подростков, они возникают словно привидения. Ребята курят, прислонившись к стволам деревьев, и кидают в лес камни, с видом забытых мальчишек в ожидании Питера Пэна. Тут их изображение гаснет, потому что Джаред выключает фары, припарковавшись в лесу между джипом и «хондой-аккорд». Мы выходим из машины и подходим к ребятам — все они примерно возраста Джареда.
— Как обстановка? — говорит Джаред, пожимая руки направо и налево, а они оглядывают меня, незнакомого старпера, с нескрываемым подозрением. Помимо себя и Джареда, я насчитал еще шестерых.
— Это кто? — спрашивает его высокий, крепкий парень с крашеными черными волосами и светлой бородкой.
— Это мой скандально известный дядя Джо, — говорит Джаред, махнув в мою сторону рукой. — Он сегодня будет вместо Горди.
— Вы — тот самый автор? — включается другой парень.
— Да, это я, — говорю я и ощущаю разницу в возрасте, благодаря в том числе мериносовому свитеру и легким брюкам от «Брукс Бразерс». Они все одеты примерно одинаково: черные футболки или толстовки, темные мешковатые широкие штаны и кроссовки. Лица у них у всех сильно зацепило бунтарской шрапнелью, как будто в самом центре толпы разорвалась граната помешательства, проколов все открытые участки кожи: от ноздрей и мочек до бровей, губ и языков — все пробито пирсингом.
— Автор чего? — интересуется кто-то еще, и ему кратко меня представляют.
