Впрочем, Василич обещал, что нижних соседей не должно быть весь день. А вечером или завтра их ждет сюрприз!
Тем временем запись продолжалась. Ансамбль лихо прогремел очередную разухабистую песенку. Потом еще одну. В нагретой июньским солнцем комнате стало уже невыносимо душно. Окна не открывали из-за шума. Музыканты попросили перекур и вышли на кухню. И я увидел, как Ёсиф, спрятавший в шкафчик бутылку, тайком подлил внеочередную стопку водки жутко бледному Алеше. Тот неловким движением поднял рюмку, подавился, и часть водки, пополам со слюнями, выплеснулась обратно из уголка его рта на белую жилетку. Пошатываясь, певец направился в комнату.
— Совсем исчерпался Алешка, — философски произнес вслед клавишник. — Когда в 75-м лучшие первые концерты записывали, у него язык начинал заплетаться только на последней четверти записи. Еще год назад — он половину пленки мог нормально записать. А теперь вот — уже двух песен не тянет, срубается…
— Не интересно ему, — посетовал Есиф.
Когда все вернулись в комнату, за пультом сидел в одиночестве безутешный Василич.
— Спит Алеша! В соседней комнате за шкафом, — пояснил он и грубо выматерился. — Сморило его, говорит. От жары, говорит!.. С самого утра квасить начал, алкоголик, сволочь.
— Он теперь часа два или три проспит как убитый, — оценил клавишник. — Что делать будем, Василич? Можно подождать, пока он проспится, но до вечера мы тогда записаться не успеем точно.
Музыканты были недовольны, но отнеслись к происходящему, как к какому-то неизбежному злу.
— Никого не будем ждать! — отрезал Василич. — Вот уже где стоят его закидоны, — он чиркнул ладонью себе поперек шеи. — У нас новая звезда есть. Вырастили, можно сказать, в своем коллективе… Евочка, давай тебя писать, как договаривались, — предложил он.
Однако Томашевская никак не отреагировала, даже не посмотрела в его сторону. Она сидела в уголке дивана и внимательно рассматривала накрашенные алым лаком ноготки своих изящных пальцев.
— Евочка, душа моя, давай? — заискивающе попросил Василич.
— И не подумаю! — вскинула она на продюсера кинжальный взгляд. — Ты предложил только две песни — я согласилась. А на весь полуторачасовой концерт — я не подписывалась!.. Если теперь я единственная солистка — плати по другой цене!
Василич побагровел. Они с Евой принялись громко шептаться. До нас доносились обрывки нервного шепота: «Да где видано такие гонорары, даже Алеша столько не получал никогда».
— Сейчас Евка его… — один из музыкантов с кривой ухмылкой изобразил неприличный жест, означающий полное сексуальное доминирование.
— Деваться некуда. Алеша срубился, заново все организовать ему дороже будет. Попал наш Василич. Зря он с Евкой того — потискался… — резюмировал язвительный Ёсиф, с тоской поглядывая в сторону кухни, где в спрятанной бутылке, видимо, еще что-то оставалось на донышке.
Капитулировавший, красный от гнева, Василич вернулся за свой пульт. Ева деловито подлетела к микрофону с тем удивительным достоинством и изяществом, которые так поразили меня вчера. Музыканты молча потянулись к инструментам.
— Сейчас начнем запись, — пообещал Василич. — Только сначала надо свести счеты с одной гадюкой, которая нам все испортила.
Набычившись, он двинулся в сторону заволновавшегося Ёсифа. Казалось, что на побагровевшей лысине подпольного продюсера даже мясистые желваки ходуном заходили от бешенства.
— Тайком споил Алешку! — прорычал Василич, продолжая наступать. — А сам дальше преспокойно музицировать собрался?
— Василич, ты это, хоть сколько-нибудь заплати!.. — мгновенно оценив ситуацию, Ёсиф начал быстро-быстро убирать в футляр свою скрипку.
— Сейчас ты у меня получишь расчет! — заорал продюсер, хватая скрипача за шиворот. — Сейчас!
То, что при этом Василич был гораздо ниже длинного Ёсифа и, чтобы удержать его за шкирку, должен был вытягивать руку до предела вверх, никому из присутствующих не показалось комичным. Такую ярость источал мясистый продюсер. Он выволок покорного Ёсифа в прихожую, видимо, намереваясь дать ему там пинка под зад и выгнать без копейки. Но в дверь кто-то принялся неистово звонить.
— Откройте, милиция! — Раздались крики снаружи.
Замерли все и даже Василич. Музыканты в панике переглядывались. Ева небрежно пожала плечами.
— Доигрались! — зло бросил Василичу клавишник. — Новое место! Вот оно твое новое место! Теперь еще инструменты конфискуют.
Продюсер, наконец, выпустил из рук воротник провинившегося скрипача и с нескрываемой тоской перевел взгляд на дорогущий магнитофон.
— Немедленно открывайте, иначе двери ломаем! — раздавались властные крики с лестничной клетки. — Это сопротивление работникам милиции!..
— Вы же хотели уходить по крышам, как Анжела Дэвис с американскими коммунистами? — съехидничал я, не удержавшись.
Василич только махнул рукой с горькой неопределенностью. Но тут я сам спохватился. Мало того, что в двенадцать часов пропустил важнейшую деловую встречу с Асланом. Но сейчас-то было вообще уже около трех! А значит, через пару часов Валет и тот — потерпевший инструктор обкома — будут стоять под дверями моей квартиры в ожидании денег. И мало того, что я до сих пор не придумал, где взять две тысячи. Если я вовремя не появлюсь — другой возможности договориться уже не представится. Дальше уголовное дело об угоне — и кончено! А ведь сейчас меня заберут в милицию со всей этой компанией.
Только в этот момент я осознал ужас своего положения. Сейчас ведь никто не станет разбираться, что я тут посторонний. В записи не участвовал, а только зашел на полчаса из любопытства. Но кому это теперь докажешь?
— Ну, чего стоите? — спросила Томашевская. — Открывайте! Или мне самой?
И через пару секунд в комнату ворвалось много людей. Чтобы столько милиционеров сразу набилось в одну квартиру, я не видел никогда в жизни. Еще почему-то они все оказались щуплые и невзрачные. Худые руки торчат из коротких рукавов летней формы… А между ними шныряли люди в обычных семейных майках, неприлично растянутых и провисших подмышками. И по злорадному блеску глаз в них угадывались соседи. Измученные шумом и готовые стать понятыми по первому зову социалистической законности. А то, что соседка, громогласнее всех требовавшая справедливости, в руках держала ведро, из которого свешивалась грязная мокрая тряпка, — не оставляло никаких шансов. Похоже, Василич ошибся, рассчитывая, что нижние соседи уедут на дачу. Впрочем, теперь уже было все равно.
Последним в комнату зашел милицейский начальник изрядных габаритов. Он один был размером больше пары заморышей-сержантов. Отдуваясь, начальник снял фуражку и окинул странное помещение подробным взглядом. При этом он, не торопясь, вытирал платком пот со лба, мастерски держал паузу, не выдавая удивления.
— Концерт окончен! — наконец объявил этот капитан. — Ну и попали же вы, граждане! Только чистосердечное признание может облегчить вашу участь… — а голос у огромного мента неожиданно оказался тонким, пронзительным фальцетом.
5
Маленький настольный вентилятор тужился изо всех сил. Он гнал струйку спертого воздуха прямо на дежурного милиционера. Который сидел за столом в расстегнутой на две пуговицы серой форменной рубашке, весь заваленный папками и бумагами. Остальное пространство дежурной части отделения милиции, куда нас доставили всем скопом, было погружено в жаркую духоту.
— Оформляй всех! — велел дежурному необъятный милицейский начальник. Задержанные музыканты столпились хмурой кучкой перед столом.
