С трудом удерживаюсь от того, чтобы погладить ее по руке.
У стюардессы нет таких комплексов. Она небрежно кладет руку мне на плечо и спрашивает:
– Вы в первый раз?
– Я лечу на Ямайку во второй раз, а он – впервые.
– Отдыхать?
Прежде чем ответить, я думаю о Хлое и о настоящей цели моего путешествия.
– Навестить родственников.
– Ваша жена уже там?
– Она скончалась несколько лет назад.
– Такая молодая! – говорит стюардесса.
Ее рука сочувственно сжимает мое плечо.
– Если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать. Меня зовут Элси.
В воздухе Генри глаз не может отвести от иллюминатора:
– Папа, так высоко мы еще не летали! – восклицает он.
– Разговаривай со мной беззвучно, тренируйся.
– Не хочу. Это… как-то странно.
– Я предупреждал тебя, что именно так мы будем общаться, когда полетим на Ямайку. Тебе надо привыкать к этому, – настаиваю я.
Это наши всегдашние разногласия. Они возникли, когда пришло время обучать Генри «маскировать» свои мысли. Отчасти я его понимаю, потому что испытывал то же самое, когда мои родители учили меня этому. Как будто цедишь свои мысли через сито! Отец советовал мне представлять свое сознание этаким радиоприемником, способным настраиваться на разные частоты.
«Иногда это очень трудно и неприятно – приобретать новые навыки, Питер, – говорил отец, – но может так случиться, что ты окажешься с кем-нибудь из своих среди обыкновенных людей или даже среди Людей Крови и не захочешь, чтобы остальные слышали, как вы переговариваетесь».
– Мне это не нравится! – громко говорит Генри.
– Говори со мной, как я тебе сказал! – мысленно ору я.
– Хорошо, папа, – покорно думает Генри, глядя в пол.
– На Ямайке будут такие же, как мы, – поясняю я. – Если мы будем открыто передавать друг другу наши мысли, они могут это почувствовать. Не хочу, чтобы они обнаружили наше присутствие, пока не буду готов к этому. Когда ты маскируешь свои мысли так, как я тебя учил, только я могу услышать тебя и только ты – меня.
– У меня от этого все плывет в голове. Мне это не нравится, – жалуется Генри.
– Мне тоже не нравилось в свое время, когда отец учил меня. Ты привыкнешь.
– Не привыкну, – беззвучно отвечает Генри.
Перед посадкой Элси навещает нас. Я подавляю вздох, когда она наклоняется надо мной и вручает сложенный листок бумаги. Она уже кажется мне соблазнительной. Я так надеялся избежать искушения.
– Я живу в Кингстоне, – говорит девушка, – но буду несколько дней гостить у родителей, в Уэйкфилде. Это в тридцати милях от бухты Монтего. – Она негромко посмеивается. – Там вечерами темно и скучно, так что, если вам потребуется кто-нибудь, кто показал бы окрестности, вспомните обо мне. Буду рада встретиться, мистер де ла Сангре.
– Питер, – поправляю я, засовывая клочок бумаги в карман брюк. Интересно, хватит ли у меня
сил потом выбросить его. – Вообще-то я буду жить в глубине материка, недалеко от поместья Доброй Надежды…
– Это же здорово! Это совсем близко от меня!
Мы можем встретиться в баре отеля и выпить чего-нибудь…
– Как получится. Не уверен, смогу ли я оставить сына одного.
Она наклоняется еще ниже, заглядывает мне в глаза. Запах ее духов – легкий, но настойчивый. Я ощущаю на щеке ее теплое дыхание.
– Постарайтесь, – говорит она.
Ее запах остается со мной и после того, как мы приземляемся и проходим таможенный досмотр. Выйдя наконец из международного аэропорта Сангстер, я жадно вдыхаю воздух, отчасти чтобы освободиться от запаха Элси, отчасти чтобы вновь почувствовать Ямайку. Бриз приносит нам обычную смесь запахов: морская соль, тропические растения, выхлопные газы автомобилей – в общем, ничего необычного.
Я ничего другого и не ждал. Знаю, пройдут месяцы, если не год, пока наконец в воздухе не повеет ароматом корицы и мускуса. Нащупав листок Элси в своем кармане, раздумываю, не скатать ли из него шарик и не выкинуть ли. Вместо этого пожимаю плечами, слегка поглаживаю его и оставляю на месте. Выбросить – всегда успеется.
Два носильщика в красных картузах, готовые нести наш багаж, стоят у меня за спиной, пока я осматриваюсь в поисках «лендровера» и человека, который, как обещал Тинделл, встретит нас в аэропорту. Наконец замечаю ярко-желтую машину, припаркою ванную в нескольких дюжинах ярдов. Не могу удержаться от смеха Тинделл, должно быть, весь остров обшарил, чтобы найти «лендровер» такого ядовитого цвета. Как он, наверно, ликовал, когда купил его! Впрочем, это я виноват. Надо было точно сказать ему, что мне нужно.
Всякая надежда на то, что машина ждет кого-нибудь другого, умирает, когда я вижу большого негра, прислонившегося к ее капоту, с самодельным плакатом в правой руке, которым он похлопывает себя по бедру. Но даже под таким неудобным углом я с легкостью различаю буквы на плакате: «ДЕ ЛА САНГРЕ». Ямаец очень занят, чтобы заметить наше приближение: он расточает улыбки трем стюардессам, которые собираются сесть в автобус. Наш новый управляющий – лысый, крепко сбитый малый с брюшком, которое нависает над поясом слишком тесных для него джинсов. Кожа у него – цвета красного дерева. В общем, он выглядит как боксер тяжелого веса лет через пять после того, как бросил спорт.
Не могу не улыбнуться в ответ на его широкую улыбку, хотя вообще-то он здесь не затем, чтобы пялиться на стюардесс. Впрочем, не знаю, мне ли осуждать его, учитывая то, каким взглядом я сам сегодня смотрел на женщин. Просто мне бы хотелось, чтобы он встретил нас внутри терминала или по крайней мере искал нас глазами в толпе. Подойдя к ямайцу и постаравшись не допустить ноток раздражения в голосе, я спрашиваю:
– Мистер Моррисон?
Он поворачивает голову:
– Он самый, дружище!
Потом он замечает рядом со мной Генри и тут же встает по стойке смирно:
– Мистер де ла Сангре?
Я киваю. Запоздало подняв плакат до уровня груди, Моррисон ослепляет меня радушной улыбкой:
– Извините.
Если стюардесса постаралась насколько возможно американизировать свою речь, оставив лишь намек на местное произношение, то у этого акцент очень сильный. Он просто шепелявит. Спохватившись, Моррисон опять стреляет глазами в сторону автобуса, но дверцы уже закрылись и девушек не видно.
– Три красотки в одной машине! – (Тли клашотки в одной машине!) – Он качает головой и
глупо посмеивается – слишком много для одного! – Друзья зовут меня Грэнни, – говорит он, – и все остальные тоже.
Генри глаз с него не сводит.
– Как он странно разговаривает, папа, – беззвучно говорит он мне.
– Просто ямайский акцент, – отвечаю я. – Молодец, что маскируешь мысли.
Мой сын улыбается и спрашивает вслух:
– А что такое клашотки?
Наш встречающий хохочет, швыряет свой плакат на водительское сиденье, потом наклоняется, подхватывает Генри, да так быстро, что тот не успевает опомниться. Он поднимает мальчика высоко над головой. Потом поворачивается ко мне:
– Красавец парень у вас!
