– О чем всегда надо помнить? – экзаменую я сына.
– Что люди на большой земле – не такие, как мы. Они не понимают язык мыслей, они не могут делать то, что можем мы, и поэтому они иногда пугаются нас и… могут попытаться причинить нам зло, поэтому на большой земле нам нельзя вести себя так, как мы привыкли дома…
– А именно?
– Нельзя менять обличье. – Он отрицательно мотает головой. – И есть никого нельзя.
Я не могу удержаться от улыбки, отрываюсь от моторов и беру Генри на руки, прижав его к себе. Он пытается высвободиться из моих объятий:
– Значит, едем?
– Ведь сегодня день твоего рождения, правда?
Он радостно кивает.
– А сколько тебе исполнилось лет?
Генри со счастливой улыбкой показывает мне четыре пальца. Один из моторов сбивается с ритма, потом возвращается к своему обычному ровному гулу. Я поворачиваюсь к катеру. На секунду у меня возникает искушение заглушить моторы и еще раз проверить все системы. Но я знаю, что в этом нет необходимости. Это только задержит нас. Мальчик и так слишком долго ждал: мы завтракали, ходили на могилу Элизабет, а потом я переделал все дела но дому, а он убрал свою комнату.
Пока Генри был маленьким, я мог говорить себе, что привязан к острову из-за сына. Но теперь, когда мальчик подрос и ничто уже не мешает нам отправиться в путь, оказывается, что мне вовсе не хочется покидать свой остров и снова попасть в общество людей.
– Папа! – напоминает о себе Генри.
Я киваю сыну:
– Да-да, нам пора, но помни, Генри: ты должен быть очень осторожен!
– Я знаю, папа, – отвечает он. – Ты уже говорил.
Генри смеется и повизгивает всякий раз, как нас подбрасывает вверх очередная волна.
– Скорей, папа, скорей! – кричит он.
Я смеюсь вместе с ним, почувствовав наконец вкус к свободе. Следующая волна разбивается о нос лодки, обдав нас фонтанчиком соленой воды. Генри хохочет и кричит:
– Еще!
Я облизываю воду с губ, пробую ее на вкус и прибавляю ходу. «Грейди» бросается вперед, скачет с волны на волну, то взмывает вверх, то ныряет.
– Посмотри-ка назад, – предлагаю я Генри.
Мы оба оглядываемся и вместе любуемся белым пенным хвостом, который тянется за нашим катером, и маленьким, поросшим деревьями островом, оставшимся позади.
– Это наш дом, Генри, – говорю я.
– Отсюда он кажется таким маленьким!
Мальчик указывает на другие небольшие, покрытые зеленью островки. Своенравный риф, до которого от нас рукой подать, кажется частью Кровавого рифа. Солдатский риф – севернее Своенравного, а южнее – Лоскутный, Бока Чита и Песчаный.
– На тех островах живут такие же люди, как мы? – спрашивает мальчик.
– Нет. Мы – единственные из наших в округе.
Отвернувшись, я думаю о семье Элизабет.
– Но у тебя есть родственники. Они тоже живут на острове. Только на другом. Он гораздо больше, чем эти, и намного южнее.
Генри кивает. Он уже слышал от меня об этом. Я указываю вперед, на едва заметные пятнышки на горизонте, которые скоро вырастут в огромные башни жилых домов, офисов, отелей, которыми кишмя кишит Кокосовая роща.
– Смотри, Генри, вон там – Майами.
Мы приближаемся к берегу, Генри смотрит во все глаза. Сначала мы видим здания, потом – пристани с сотнями катеров и лодок.
– Папа, – восклицает Генри, – их так много!
– Да, – киваю я, – и поэтому ты должен всегда помнить, о чем мы с тобой договорились.
Проведя «Грейди» мимо Главного канала, к Обеденной пристани, сворачиваю в канал к северу от нее. Я указываю Генри на кремово-зеленое здание, возвышающееся за причалами:
– Мы едем вон туда.
Генри молча кивает.
– Пока ты ведешь себя так, как я учил тебя, тебе нечего бояться, сынок. Просто помни, что я тебе говорил.
Он опять кивает. Притянув Генри к себе, обнимаю и говорю:
– Они всего лишь люди, Генри. Я никому не позволю обидеть тебя.
Генри рассматривает все вокруг, крутит головой по сторонам, раскрыв рот. Мы причаливаем к пристани Монти. «Ямахи» урчат. Мой сын молчит, пока я маневрирую, ставлю «Грейди» на стоянку, выключаю зажигание, швартуюсь.
Тихо. Лодка слегка покачивается на воде. Утреннее солнце становится вдруг таким жарким, что спешить никуда не хочется.
– Прибыли,- говорю я, осматриваясь и с удивлением отмечая, как мало здесь изменилось за четыре года: те же лодки у причала, тот же навес с крышей из пальмовых листьев, затеняющий патио ресторанчика Монти. Воздух все так же пахнет застоявшимся табачным дымом, жирной пищей, автомобильными выхлопами и стоячей соленой водой.
Генри морщит нос:
– Как странно пахнет.
– Еще рано. Попозже будет пахнуть еще хуже.
Приподняв Генри, я ставлю его на причал, а потом и сам выбираюсь из катера. Взяв сына за руку, веду его по причалу к берегу. Мимо нас проходят две пары: женщины, обе блондинки, в бикини, с полотенцами и сумками с едой, и двое мужчин – смуглые латиноамериканцы, оба в майках. Они вдвоем тащат большую красную сумку-холодильник.
– Неплохой денек для рыбалки, а? – подмигивает мне один из них.
– Это точно! – отзываюсь я.
Генри смотрит на них как завороженный. Его правая щека начинает подергиваться, кожа на ладошке твердеет.
– Генри, прекрати немедленно! – мысленно командую ему я.- Тебе же сказано – здесь нельзя меняться!
– Но когда я на них смотрю, мне сразу хочется есть! – громко выпаливает Генри.
Одна из женщин, услыхав это, останавливается.
– Что он хочет этим сказать? – неприязненно спрашивает она.
Ее тон мне совсем не нравится. У меня даже возникает искушение объяснить ей, что именно имеет в виду мой сын. Вместо этого всего лишь пожимаю плечами и говорю:
– Кто знает? Он же ребенок.
Женщина некоторое время стоит и пристально смотрит на Генри. Его щека перестает подергиваться и снова становится пухлой детской щечкой. Женщина, тряхнув головой, бросается догонять своих.
– Следи за собой, Генри! – строго внушаю я.
Генри отворачивается. Он провожает глазами уходящую четверку.
– Зачем, папа? А если мне и правда захотелось их съесть?
Я глубоко вздыхаю. Конечно, наивно было бы предполагать, что первый выход Генри в свет обойдется без инцидентов. Несмотря на мои наставления, он еще слишком мал, а его инстинкты слишком сильны. Все же, если мы собираемся путешествовать в ближайшее время, ему придется научиться вести себя в обществе людей.
– Они не знают, кто мы, Генри, – отвечаю я довольно резко.
