что для тебя приготовлено!
Мое замешательство только смешит его.
– Поторапливайся, дружище! Отец и мама скоро потеряют терпение.
13
Уже на ступеньках Дерек вырывается вперед. Я едва поспеваю за ним.
– Я всегда рад вернуться домой, – бросает он мне через плечо. – Там, снаружи, слишком много людей. Дурачье. Здесь – другое дело.
На веранде он останавливается перед массивными деревянными дверьми, потом распахивает их и делает мне знак войти первым. Я медлю несколько секунд, всматриваясь в глубь тускло освещенной комнаты, вдыхаю горьковатый запах этих стен, заставляю свое сердце биться спокойно.
– Входи, старина! – улыбается Дерек.- Это просто моя семья. У тебя есть шанс выйти отсюда живым. Очень может быть, что ты даже понравишься им.
– Есть шанс… – повторяю я, проходя в дверь.
Не очень-то я в этом уверен.
Члены семьи Элизабет стоят у подножия винтовой лестницы. Комната освещена только слабым светом, проникающим из другой, гораздо большей комнаты, расположенной выше этажом, и несколькими большими круглыми железными светильниками, в каждом из которых горит по меньшей мере три дюжины свечей. Светильники свисают с потолка на длинных железных цепях.
Члены семьи Блад смотрят на нас в упор. Я невольно отвожу взгляд, привыкаю к освещению. Неровный свет и бродящие по комнате тени делают присутствующих похожими на призраков. У отца, матери, младшего брата Элизабет такие же, как у Дерека, бледные лица, резкие черты, тонкие губы. Прекрасные полные губы Хлои, ее ямайские черты, кожа, отливающая красным деревом, – все это красиво контрастирует с белым льняным платьем. Ее даже такое освещение не портит. На лицах родителей Элизабет не отражается ничего. Они не делают ни одного движения. Их дети застыли позади них: Хлоя – за спиной матери, Филипп – отца.
Моя улыбка словно приросла к лицу. Смогу ли я научиться держать себя так же торжественно, с таким же достоинством, как они?
Дерек представляет нас друг другу:
– Мой отец, Чарльз Блад, – говорит он. – Моя мать – Саманта Блад.
Оба кивают, когда Дерек называет их имена. Хлоя единственная отвечает улыбкой на мою улыбку.
Отец Элизабет, такой высокий, что он возвышается над всеми нами,- плотнее и шире, чем Дерек. Выглядит он не старше своего сына. На нем черная тройка, классический викторианский костюм. Он поправляет воротничок сорочки и теребит пуговицы на пиджаке.
– Какая глупость – носить на себе все это тряпье, – заявляет он, обращаясь к жене. Потом указывает на нас с Дереком. – Только посмотри на них! У них это называется удобной одеждой!
Филипп, которому не больше восьми, – истинный сын своего отца. Он тоже теребит пуговицы на пиджачке и согласно кивает. Саманта Блад, строго и элегантно одетая в белое платье из струящейся ткани, кладет ладонь на руку своего супруга и говорит:
– Чарльз, ты же обещал… – затем она обращается ко мне: – Извините моего мужа. У нас редко бывают гости.
Чарльз Блад встряхивает головой, делает шаг вперед и протягивает руку.
– Можете меня не извинять,- говорит он.- Просто терпите.
Его рукопожатие крепче, чем у Дерека. Он смотрит мне в глаза. Я понимаю, что при всей кажущейся теплоте и мягкости, его взгляд может быть холодным и твердым, как блеск настоящих изумрудов. Я гляжу на него не мигая. Рука моя стиснута в его руке.
– Так вы, значит, родня этому старому негодяю, капитану Генри Бешеному? – спрашивает он.
Англизированность нашего семейного имени нравится мне больше, чем нравилась отцу. Он говорил мне когда-то давно, что англичане называли наш остров рифом Бешеного, а вместо Кайя Оесте, произносили Кей Уэст. Вообще-то, испанское название Кайя Оесте переводится не «Западный риф», а «риф Костей».
– Дон Генри де ла Сангре был моим отцом,- отвечаю я. – Когда он был жив, никто не осмеливался называть его иначе.
Чарльз Блад хрипло хохочет и хлопает меня по спине:
– Не хотел тебя обидеть, сынок! Мой отец, капитан Джек Блад, плавал с доном Генри. Он много рассказывал мне… Я всегда сожалел, что не родился в те времена, когда можно было жить, как тебе нравится.
Между тем женщина-ямайка подметает каменный пол. Взглянув на ее железный ошейник, я замечаю:
– Похоже, вам здесь прекрасно удается воссоздать атмосферу прежних времен.
Он кивает:
– Британцы по глупости отпустили на волю рабов, но мы вовсе не обязаны следовать их примеру.
Что бы ни происходило за пределами Страны Дыр, Яма Моргана – это наша земля. Здесь мы делаем, что хотим. А теперь, – говорит Чарльз, еще крепче сжимая мою руку и впервые за наш разговор позволив себе улыбнуться, – теперь скажи мне, Питер, что ты принес нам?
Увидев замешательство на моем лице, он хмурится и отпускает мою руку. Я поворачиваюсь к Дереку за объяснениями.
– Извини, старина, – пожимает плечами тот. – Я думал, у тебя есть веские причины явиться без подарков.
– Подарки? – в очередной раз досадуя на своих родителей, которые не ознакомили меня с традициями, я лезу в карман и извлекаю золотой медальон на цепочке, привезенный для Элизабет. – Вот что я привез для вашей дочери.
– Побрякушка? – Лицо Чарльза Блада наливается кровью. Он брезгливо смотрит на драгоценность на моей ладони. – Вы предлагаете мне побрякушку за мою старшую дочь? Да как вы смеете, сэр! – он поворачивается ко мне спиной и шагает прочь. Филипп следует за ним.
– Чарльз! Пожалуйста, вернись! – восклицает его жена. Она поворачивается ко мне. – Прошу вас, извините моего мужа за его несдержанность. Его крутой нрав иногда опережает его ум.
Отец Элизабет делает еще несколько шагов, потом оборачивается и обращает на меня гневный взгляд.
– Твоя дочь предупреждала тебя, что он получил странное воспитание, – говорит мужу Саманта Блад. Она говорит обо мне так, как будто меня во все нет в комнате. – Я уверена, что, если бы Питер хорошо знал наши обычаи, он принес бы подобающий подарок.
Впервые в жизни я ввязался в имущественную тяжбу. У меня огромное искушение сказать им, куда, по моему мнению, им стоит засунуть все их обычаи, и заодно их пресловутый пир. Но вместо этого я делаю глубокий вдох, заставляю себя подумать об Элизабет и той прекрасной жизни, которую мы сможем вести с ней вдвоем на моем острове, вдали от этой семейки.
– Если кто-нибудь объяснит мне, в чем состоит этот самый обычай, то я постараюсь все исправить,- выдавливаю я. Все молчат. Тогда Хлоя, сердито взглянув сначала на отца, потом – на мать, берет все в свои руки:
– Вы должны подарить семье невесты подарки, желательно дорогие: золото, драгоценные камни. Считается, что чем богаче ваши дары, тем больше вы цените невесту.
– Ага! – я киваю, вспоминая целые ящики сокровищ в подвалах моего дома. Мне ведь они не нужны.
– У вас не возникнет сомнений в том, что я высоко ценю вашу дочь, – спрашиваю я Чарльза, -
если, вернувшись домой, я пошлю вам золота вдвое больше, чем весит Элизабет? Это вас устроит?
