Авксентьев оправдывался: они-де считали резолюцию 'чисто теоретической и случайной и не думали, что она может повлечь практические шаги'. Да, они теперь сами видят, что резолюция 'может быть, не совсем удачно редактирована'. Эти люди не упускали ни одного случая, чтобы показать, чего они стоят.
Ночная беседа демократических вождей с главой государства кажется совершенно неправдоподобной на фоне развертывающегося восстания. Дан, один из главных могильщиков февральского режима, требовал, чтобы правительство сейчас же, ночью, расклеило по городу афиши с заявлением о том, что оно предложило союзникам начать переговоры о мире. Керенский отвечал, что правительство в подобных советах не нуждается. Можно поверить, что оно предпочло бы крепкую дивизию. Но этого Дан не мог предложить. Ответственность за восстание Керенский пытался, конечно, подбросить собеседникам. Дан отвечал, что правительство преувеличивает события под влиянием своего 'реакционного штаба'. Выходить в отставку во всяком случае нет надобности: неприятная резолюция необходима для перелома настроения в массах. Большевики 'завтра же' вынуждены будут распустить свой штаб, если правительство последует внушениям Дана. 'Как раз в это время, — поясняет Керенский с законной иронией, — Красная гвардия занимала одно за другим правительственные здания'.
Не успело закончиться столь содержательное объяснение с левыми друзьями, как к Керенскому, в лице делегации Совета казачьих войск, явились друзья справа. Офицеры делали вид, будто от их воли зависит поведение трех расположенных в Петрограде казачьих полков, и ставили Керенскому условия, диаметрально противоположные условиям Дана: никаких уступок советам, расправа с большевиками должна быть на этот раз доведена до конца, не как в июле, когда казаки пострадали зря. Керенский, сам не желавший ничего иного, обещал все, чего от него хотели, и извинялся перед собеседниками в том, что до сих пор еще не арестовал, по соображениям осторожности, Троцкого, как председателя Совета депутатов. Делегаты покинули его с заверением, что казаки исполнят свой долг. Казачьим полкам тут же отправлен из штаба приказ: 'Во имя свободы, чести и славы родной земли выступить на помощь Центральному исполнительному комитету. Временному правительству и для спасения гибнущей России'. Это чванное правительство, столь ревниво охранявшее свою независимость от ЦИКа, вынуждено каждый раз униженно прятаться за его спину в минуту опасности. Умоляющие приказы разосланы также по юнкерским училищам, в Петрограде и в окрестностях. Железным дорогам предписано: 'идущие в Петроград с фронта эшелоны войск направлять вне всякой очереди, прекратив, если надо, пассажирское движение'.
После того как правительство, совершив все ему доступное, разошлось во втором часу ночи, с Керенским остался во дворце лишь его заместитель, либеральный московский купец Коновалов. Командующий округом Полковников явился к ним с предложением немедленно же организовать при помощи верных войск экспедицию для захвата Смольного. Керенский, не задумываясь, принял этот прекрасный план. Но из слов командующего никак нельзя было понять, на какие же силы он рассчитывает опереться. Тут только Керенский, по собственному признанию, понял, что рапорты Полковникова за последние 10–12 дней о полной его готовности к борьбе с большевиками 'были совершенно ни на чем не основаны'. Как будто в самом деле для оценки политической и военной обстановки у Керенского не было иных источников, кроме канцелярских докладов посредственного полковника, неизвестно почему поставленного во главе округа. Во время горестных размышлений главы правительства комиссар градоначальства Роговский принес ряд сообщений: несколько судов Балтийского флота в боевом порядке вошло в Неву; некоторые из них поднялись до Николаевского моста и заняли его; отряды восставших продвигаются к Дворцовому мосту. Роговский обратил особое внимание Керенского на то обстоятельство, что 'большевики осуществляют весь свой план в полном порядке, не встречая нигде никакого сопротивления со стороны правительственных войск'. Какие войска надлежало считать правительственными, из беседы во всяком случае неясно.
Керенский с Коноваловым бросились из дворца в штаб: 'Времени более нельзя было терять ни минуты'. Внушительное красное здание штаба оказалось переполнено офицерами. Они приходили сюда не по делам своих частей, а скрываясь от них. 'Среди этой военной толпы повсюду шныряли какие-то никому не известные штатские'. Новый доклад Полковникова окончательно убедил Керенского в невозможности полагаться на командующего и его офицеров. Глава правительства решает собрать лично вокруг себя 'всех верных долгу'. Вспомнив, что он человек партии — так иные лишь в предсмертном томлении вспоминают о церкви, — Керенский требует по телефону немедленной присылки эсеровских боевых дружин. Прежде, однако, чем это неожиданное обращение к вооруженным силам партии могло — если вообще могло — дать результаты, оно должно было, по словам Милюкова, 'оттолкнуть от Керенского все более правые элементы, и без того относившиеся к нему неприязненно'. Изолированность Керенского, достаточно наглядно обнаружившаяся уже в дни корниловского восстания, получила теперь еще более фатальный характер. 'Мучительно тянулись долгие часы этой ночи', — повторяет Керенский свою августовскую фразу.
Подкрепления ниоткуда не появлялись. Казаки заседали, представители полков говорили, что выступить, вообще говоря, можно бы, почему не выступить, но для этого нужны пулеметы, броневики и, главное, пехота. Керенский, не задумываясь, обещал им броневики, которые собирались его покинуть, и пехоту, которой у него не было. В ответ он услышал, что полки скоро обсудят все вопросы и 'начнут седлать лошадей'. Боевые силы эсеров не подавали признаков жизни. Существовали ли они еще? Где вообще граница меж реальным и призрачным? Собравшееся в штабе офицерство держало себя по отношению к верховному главнокомандующему и главе правительства 'все более и более вызывающе'. Керенский утверждает даже, что среди офицерства велись речи о необходимости его ареста. Здание штаба по- прежнему никем не охранялось. Официальные переговоры велись при посторонних, вперемежку с возбужденными частными беседами. Настроение безнадежности и распада просачивалось из штаба в Зимний дворец. Нервничали юнкера, волновалась команда броневых автомобилей. Снизу нет поддержки, наверху царит безголовье. При таких условиях можно ли избежать гибели?
В 5 часов утра Керенский вызвал в штаб управляющего военным министерством. У Троицкого моста генерал Маниковский был задержан патрулями, доставлен в казармы Павловского полка, но оттуда, после коротких объяснений, освобожден: генерал, надо полагать, убедил, что его арест может расстроить весь административный механизм и повлечь невзгоды для солдат на фронте. В это же приблизительно время был задержан у Зимнего автомобиль Станкевича, причем комитет полка отпустил и его. 'Это были восставшие, — рассказывает арестованный, — которые, однако, действовали крайне нерешительно. Я из дому протелефонировал об этом в Зимний, но получил оттуда успокоительные заверения, что это недоразумение'. На самом деле недоразумением было то, что Станкевича отпустили: через несколько часов он пытался, как мы уже знаем, отбить у большевиков телефонную станцию.
Керенский требовал от ставки в Могилеве и от штаба Северного фронта в Пскове немедленной высылки верных полков. Из ставки Духонин заверял по прямому проводу, что приняты все меры к отправке войск на Петроград и что некоторые части должны бы уже начать прибывать. Но части не прибывали. Казаки все еще 'седлали лошадей'. Положение в городе ухудшалось с часу на час. Когда Керенский с Коноваловым вернулись передохнуть во дворец, фельдъегерь принес экстренное сообщение: дворцовые телефоны выключены. Дворцовый мост, под окнами Керенского, занят пикетами матросов. Площадь перед Зимним по-прежнему оставалась безлюдна; 'о казаках ни слуху ни духу'. Керенский снова бросается в штаб. Но и там неутешительные вести. Юнкера получили от большевиков требование покинуть дворец и сильно волнуются. Броневые автомобили вышли из строя, обнаружив не вовремя «утерю» каких-то важных частей. Все еще нет сведений о высланных с фронта эшелонах. Ближайшие подходы ко дворцу и штабу совершенно не охраняются: если большевики до сих пор не вторглись сюда, то только по неосведомленности. Переполненное с вечера офицерством здание быстро пустело: каждый спасался по-своему. Явилась делегация юнкеров: они готовы выполнять свой долг и дальше, 'если только есть надежда на подход каких-либо подкреплений'. Но подкреплений-то как раз и не было.
Керенский спешно вызвал министров в штаб. У большинства не оказалось автомобилей: эти важные средства передвижения, придающие новые темпы современному восстанию, были либо захвачены большевиками, либо отрезаны от министров цепями восставших. Прибыл только Кишкин, позже присоединился Малянтович. Что предпринять главе правительства? Немедленно ехать навстречу эшелонам, чтобы продвинуть их через все препятствия: ничего другого никто предложить не может.
Керенский приказывает подать свой 'превосходный открытый дорожный автомобиль'. Но тут в цепь событий включается новый фактор в виде несокрушимой солидарности, связывающей правительства Антанты в счастье и в беде. 'Каким образом, я не знаю, но весть о моем отъезде дошла до союзных посольств'. Представители Великобритании и Соединенных Штатов немедленно выразили пожелание, чтобы
