иметь какой-то чистый Интернационал избранных, но именно ваш голландский опыт должен вам подсказать, что при таком подходе к делу в наиболее избранной организации вскрываются острые разногласия.
Вследствие своей идеалистической точки зрения тов. Гортер попадает из одного противоречия в другое. Он начал с пропаганды, как с всеобъемлющего средства воспитания масс, а затем пришел к утверждению, что революция совершается «делами, а не словами». Это ему нужно для борьбы с парламентаризмом. Не лишено поучительности, что тов. Гортеру пришлось произнести полуторачасовую речь для доказательства того, что революции совершаются не речами, а действиями. Раньше мы слышали от него, что для действия массы могут быть подготовлены пропагандой, т.-е. опять-таки речами. Но суть в том, что тов. Гортер хочет иметь избранную группу агитаторов, пропагандистов, писателей, которая не оскверняет себя вульгарными действиями, вроде парламентских выборов или участием в жизни профессиональных союзов, а путем безукоризненных речей и статей «воспитывает» массы до тех пор, пока они окажутся способными совершить коммунистическую революцию. Повторяю, это представление насквозь пропитано индивидуализмом.
Безусловно неверно и в корне антиреволюционно утверждение тов. Гортера, что западно-европейский рабочий класс в целом обуржуазился. Если бы было так, это было бы равносильно смертельному приговору для всех наших ожиданий и надежд. Бороться с могуществом капитала, которому удалось обуржуазить пролетариат при помощи пропаганды некоторых избранных, – безнадежная утопия. На самом деле обуржуазилась лишь верхушка, хотя бы и довольно многочисленная, рабочего класса.
Возьмем профессиональные союзы. До войны они объединяли 2-3 милл. в Германии и в Англии, около 300.000 во Франции и т.д. Теперь они охватывают около 8-9 миллионов в Германии и Англии, во Франции свыше 2 милл. и т. д. Как же мы можем пытаться воздействовать на массу помимо этих могущественных организаций, в которые благодаря потрясениям войны вовлечены новые миллионы? Тов. Гортер указывает, что за пределами союзов осталось гораздо больше рабочих, чем внутри них. В общем это совершенно верно. Но каким путем тов. Гортер надеется добраться до этих наиболее отсталых слоев, которые даже под влиянием величайших потрясений войны не примкнули к организованной экономической борьбе рабочего класса? Или он думает, что в союзы влились только обуржуазенные пролетарии, чистые же остались за порогом союзов? Это наивно. Кроме сотен тысяч привилегированных и развращенных рабочих, в союзы вошли миллионы наиболее боевых и сознательных элементов, мимо которых мы не найдем дороги к более отсталым, угнетенным и темным слоям пролетариата. Создание в профессиональных союзах коммунистических ячеек означает внедрение нашей партии в наиболее активную, наиболее сознательную и потому наиболее доступную нам часть рабочего класса. Кто этого не понимает, кто за корой рабочей бюрократии и привилегированного слоя не видит в профессиональных союзах пролетарской массы, кто хочет действовать в обход союзов – тому грозит опасность остаться проповедником в пустыне.
Тов. Гортер рассматривает профессиональные союзы и парламентаризм, как вне-исторические категории, как раз навсегда данные величины. И так как социал-демократическое использование профессиональных союзов и парламентаризма не привело к революции, то тов. Гортер предлагает повернуться спиной к профессиональным союзам и парламентаризму, не замечая, что этим он поворачивается в данный момент спиною к рабочему классу.
На самом деле социал-демократия, с которой мы порвали в лице II Интернационала, была известной эпохой в развитии рабочего класса, это была эпоха не революции, а своего рода реформации. Будущий историк, сравнивая ход развития буржуазии и пролетариата, скажет, что и рабочий класс имел свою пролетарскую реформацию.
В чем было существо этой последней? Пробудившаяся к самостоятельному историческому действию, буржуазия не ставила себе с самого начала задачу завоевания власти, а пыталась в рамках феодального общества обеспечить за собой более удобные, более приспособленные к ее потребностям условия существования. Она расширяла для себя рамки феодального государства, видоизменяла его, превращала его в бюрократическую монархию. Она перелицовывала религию, индивидуализируя ее, т.-е. приспособляя к буржуазному складу. В таких тенденциях выражалась относительная историческая слабость буржуазии. Обеспечив за собой эти позиции, она перешла к борьбе за власть. Социал-демократия оказалась неспособной претворить марксизм в социально-революционное действие. Роль социал-демократии свелась к использованию буржуазного общества и государства в интересах рабочих масс. Цель завоевания власти хотя формально и была поставлена, но практического влияния почти не оказывала. Работа состояла не в революционном использовании парламентаризма, а в приспособлении рабочего класса к буржуазной демократии. Это приспособление еще недостаточно сознающего свою силу пролетариата к социальным, государственным и идеологическим формам буржуазного общества было, очевидно, исторически неизбежным процессом, но именно историческим процессом, т.-е. ограниченным определенными условиями эпохи. Эта эпоха пролетарской реформации создала свой аппарат рабочей бюрократии с особыми навыками мысли, со своей рутиной, крохоборством, приспособленчеством, близорукостью. Тов. Гортер отождествляет этот бюрократический аппарат с пролетарскими массами, на спине которых аппарат поднялся. Отсюда его идеалистические иллюзии. Его мышление не материалистично, не исторично. Он не понимает взаимоотношений между классом и временными историческими аппаратами, между прошлой эпохой и нынешней. Тов. Гортер объявляет: профсоюзы обанкротились, социал-демократия обанкротилась, коммунизм обанкротился, рабочий класс обуржуазился. Нужно начать с головы, с группы избранных, которые мимо всех старых форм организации принесут пролетариату чистую истину, омоют его от буржуазных предрассудков и подготовят, наконец, к пролетарской революции. Как я уже сказал, такого рода идеалистическое высокомерие является оборотной стороной глубочайшего скептицизма.
И сейчас по отношению к той эпохе, в которой мы живем, по отношению, в частности, к германской революции тов. Гортер сохраняет все особенности своего анти-материалистического, анти-диалектического, анти-исторического мышления. В Германии революция длится два года. Мы наблюдаем в ней смену известных группировок, настроений, методов и пр. В этой смене есть своя планомерность, которую можно и должно было предвидеть, и которую мы, на основании нашего анализа и опыта, предвидели и предсказывали. Между тем тов. Гортер не имеет ни малейшей возможности попытаться доказать или хотя бы заявить, что представляемая им точка зрения систематически и планомерно развивается в Германии и усиливает свое влияние, обогащаясь опытом революции.
Тов. Гортер с величайшим презрением говорит о расколе в среде немецкой независимой социал- демократии. Для него это нестоящий внимания эпизод в среде оппортунистов и мелкобуржуазных болтунов. Но этим только доказывается вся поверхностность его точки зрения, ибо Коммунистический Интернационал, еще в период своего возникновения, до своего формального основания, в лице своих теоретических представителей, предвидел неизбежность как нарастания независимой партии, так и ее дальнейшего перерождения и раскола. Для нас этот раскол не пустой эпизод, а многозначительный этап в революционном развитии германского пролетариата. Мы предсказывали его в начале революции. Мы стремились к нему. Мы его подготовляли рука об руку с немецкими коммунистами. Теперь мы его достигли. Создание в Германии объединенной коммунистической партии[120] не пустой эпизод, а величайшей важности историческое событие. На этом историческом факте, помимо всего прочего, снова обнаружена правильность нашего исторического прогноза и нашей тактики. Тов. Гортеру, с его формально-пропагандистскими, рационалистическими речами, следовало бы десять раз подумать, прежде чем предавать анафеме то направление, которое растет вместе с революцией, которое само предвидит свой завтрашний и послезавтрашний день, ставит себе ясные цели и умеет их добиваться. Но вернемся к парламентаризму. Тов. Гортер говорит нам: «вы, восточные люди, не искушенные в вопросах буржуазно-демократической политики и культуры, не отдаете себе отчета в том, что означает для рабочего движения парламент и парламентаризм». И в интересах нашего, хотя бы частичного просвещения тов. Гортер объясняет нам развращающее влияние парламентского реформизма. Да если ограниченный разум людей Востока неспособен вообще ориентироваться в этих вопросах, то незачем и разговаривать с нами. Но я очень опасаюсь, что устами тов. Гортера говорит вовсе не последнее слово западно-европейской революционной мысли, а лишь одна ее сторона: консервативная ограниченность. «Коммунистический Манифест», разумеется, казался в свое время, да и сейчас представляется многим французским и великобританским «социалистам» продуктом немецкой культурной и политической отсталости. Нет, довод от меридиана недостаточно убедителен! Хотя мы и спорим сейчас на меридиане Москвы, но считаем себя участниками мирового опыта рабочего класса. Мы знаем – и не только по книжкам – эпоху борьбы реформизма и марксизма в международном рабочем движении, мы близко и критически наблюдали социал-
