прелестную Анжелу, отяжелевшую из-за беременности на большом сроке. Стало быть, все складывалось как нельзя лучше. Оставалось лишь найти театрального директора, у которого хватило бы смелости допустить на свою сцену эту реалистическую пьесу. По обыкновению своему, как нельзя более кстати появился Арель с интересным предложением. Он сказал, что готов поставить «Анжелу» в театре «Порт- Сен-Мартен», даже и с такой малоизвестной актрисой, как Ида Ферье, в главной роли. Кроме того, он пообещал возобновить «Терезу» на обычных условиях. Александр согласился, взяв с него обещание, что «Анжелу» выпустят следом за «Марией Тюдор» Виктора Гюго, драмой, премьера которой была назначена на осень. Собственно говоря, эту «Анжелу», с помощью которой он намеревался отвоевать место первого драматурга и одновременно помочь Иде сделать карьеру, Дюма написал в соавторстве с Анисе Буржуа, но хотел подписать ее один, против чего Анисе совершенно не возражал. В совместной работе авторское тщеславие чаще всего отступает перед материальной выгодой. Ида, радуясь своей удаче, уже воображала себя на вершине славы и в нетерпении считала дни, оставшиеся до начала репетиций.
Что касается Александра, то он, в ожидании нового свидания со зрителями, развлечения ради слегка увивался за пылкой Жорж Санд. Несмотря на то что писательница была не на шутку влюблена в Мари Дорваль, она только что порвала с Жюлем Сандо, в свободное время развлекалась с критиком Гюставом Планшем и говорила, будто очень не прочь «попробовать» Дюма. Однако Александр был осторожен. Сент- Бев подстроил любовную западню, предназначенную для того, чтобы его подстегнуть, но он боялся оступиться, сбиться с пути, подойдя слишком близко к этой неутомимой обольстительнице. Он присматривался к ней, угождал ей, поддразнивал ее и опасался. 19 июня, во время обеда, устроенного в честь сотрудников «Revue des Deux Mondes», он оказался за столом вместе с ней, Гюставом Планшем и Бюлозом. В разговоре кто-то упомянул имя Мари Дорваль. Александр позволил себе неудачную, хотя и вполне невинную шутку по адресу этой прелестной актрисы, любимой одновременно и автором «Стелло», и автором «Индианы». Жорж Санд мгновенно вспылила. Этот намек на ее отношения с Мари Дорваль, заявила она, оскорбителен и унижает ее достоинство. Назавтра, повинуясь чисто мужскому рефлексу, она вызвала Александра на дуэль, но тот только посмеялся над этим нелепым вызовом: кто же дерется на дуэли с представительницами прекрасного пола! Взамен он предложил выйти на поединок с тем, кто считался ее верным рыцарем: Гюставом Планшем. Последний принял вызов, но, поскольку страдал в это время воспалением глаз, попросил дать ему небольшую отсрочку. Александр любезно ему ответил: «Как вы и просили, я к вашим услугам в любой день и час и в любом месте, какие вы назначите; что касается выбора оружия, этим займутся наши секунданты». Сам он секундантов уже нашел. Тем не менее, продолжал Александр, он готов взять свой вызов назад при одном условии: если Планш напишет ему, что не является любовником Жорж Санд и, следовательно, не должен отвечать «ни за ее прежние высказывания, ни за то, что она скажет впредь». Поняв, что в своем заступничестве зашел слишком далеко, Гюстав Планш согласился черным по белому подтвердить, что между ним и писательницей нет ничего, кроме большой дружбы, и что он нисколько не в ответе за те слова, какие она произносит прилюдно. Дело, таким образом, было улажено полюбовно, Жорж Санд полностью переметнулась к Мюссе, которого выбрала следующей своей жертвой, а Александр отправился отдохнуть у друзей в Визиле, в департаменте Изер.
Там он продолжал работать над «Путевыми впечатлениями» и закончил править рукопись «Анжелы». Только что вышедший из печати труд «Галлия и Франция» в «La Revue de Paris» превознесли до небес, а Гранье де Кассаньяк в «L’Europe litteraire» свирепо обругал, что называется, камня на камне не оставив. Мало того – разделавшись таким образом с Дюма, Гранье де Кассаньяк на этом не успокоился. Гюго пристроил его в «Journal des Debats», и он в благодарность принес своему покровителю еще одну статью, еще более оскорбительную для Дюма. На все лады расхваливая Гюго, «величайшего французского поэта», автор повторял, еще усиливая их, самые грубые обвинения по адресу его конкурента. По мнению Гранье де Кассаньяка, Дюма был низким плагиатором, кормившимся талантами Вальтера Скотта, Шиллера, Лопе де Вега и еще двух десятков писателей. Все, что он мог предложить публике, было краденым, поддельным, надувательским. Настоящий литературный пират, разбойник, грабитель. Читая этот памфлет, Гюго втихомолку радовался тому, как прилюдно высекли писателя, который был его соперником. Тем не менее он отсоветовал печатать эти грозные строки. На взгляд Гюго, неуместно было злить Дюма и его многочисленных друзей в то самое время, когда в «Порт-Сен-Мартен» вот-вот должна была состояться премьера его собственной пьесы «Мария Тюдор» и в вечер премьеры им понадобится как можно больше верных друзей, как можно больше восторженных голосов, как можно больше аплодирующих рук. Стало быть, терпение и еще раз терпение! Статья Гранье де Кассаньяка может подождать. Франсуа Бертен, хозяин «Journal des Debats», сам решит, надо ли ее печатать и если да, то в какой номер поставить.
В начале октября Александр вернулся в Париж и прежде всего занялся улаживанием материальных проблем. Он без шума разошелся с Белль, оставив за ней квартиру на улице Сен-Лазар до тех пор, пока актриса не уедет на гастроли, сам же, возвратившись к прежним холостяцким привычкам, временно поселился в меблированных комнатах. Ида жила на улице Ланкри, неподалеку от бульвара Сен-Мартен, и принимала у себя странных посетителей. Александр знал, что на ее верность рассчитывать нельзя, но иногда, забывая о собственных шалостях, все же взрывался. Узнав о том, что некая сводня высокого полета, мадам Арну, рекомендует Иду своим клиентам, способным по достоинству оценить пышные формы молодой женщины, он написал виновнице своего «позора»: «В первый же раз, как госпожа Арну направит новые предложения на улицу Ланкри, дом 12, кое-кто возьмет на себя труд отблагодарить ее ударами хлыста». Сводня в долгу не осталась: «Вам известно, что в мои полномочия входит предлагать свои услуги красивым дамам, точно так же как в ваши – предлагать свои произведения читателям. Дама с улицы Ланкри, 12 не так давно сделалась добродетельной, чтобы не вспоминать ее прошлого; те, кто бывает в театрах Монпарнаса и Бельвиля, знают, как она ведет себя в частной жизни: она не спрашивает у вас разрешения наставить вам рога, когда ей того захочется; впрочем, не мешало бы ей делать это почаще, чтобы иметь возможность расплатиться с долгами, которых у нее набралось на тридцать тысяч франков. Ревнивец глуп, рогоносец умен, если умеет промолчать».[58]
Разумеется, Ида расплакалась, обиделась, возмутилась и принялась оправдываться, а сводня исчезла с горизонта. Александр простил любовницу. Все это и непристойно, и вместе с тем забавно, решил он. Разве не одинаково они виноваты друг перед другом? Из-за такой малости не расстаются! И потом они оба были связаны с театром, этой великой школой притворства и призрачного счастья. Сцена дает утешение в жизненных горестях.
Соседом Иды по улице Ланкри был старый друг Порше, король клакеров. Она рассчитывала на поддержку Порше и его команды в вечер премьеры. Увы, до этого было еще далеко! По соглашению, подписанному с Арелем, эту проклятую «Марию Тюдор» должны были поставить раньше, чем великолепную драму Александра. Иде хотелось бы, чтобы пьеса Гюго долго не продержалась и поскорее уступила место пьесе Дюма. Должно быть, и Арель втайне об этом мечтал, потому что 1 ноября 1833 года он велел вывесить афишу следующего содержания: «В ближайшее время – „Мария Тюдор“. Скоро – „Анжела“». Разве не было это равносильно публичному признанию в том, что дирекция театра предвидит скорый провал спектакля, названного первым, и все свои надежды возлагает на тот, который последует за ним? Ярость Гюго была сравнима разве что с гневом богов Олимпа. Он без колебаний свалил вину за это оскорбительное извещение на Дюма. А раз так – нет никаких причин откладывать обнародование злобной ругани Гранье де Кассаньяка! Статья была помещена в газете. Александр читал ее с удивлением и печалью. Общие друзья рассказали ему, что Гюго лично держал корректуру и усиливал выпады против него. Поняв, что в очередной раз ошибся, удостоив доверия и восхищения человека, который при всем своем таланте был всего-навсего одним из коллег, Дюма написал ему: «Дорогой Виктор, меня давно предупреждали о том, что в „Journal des Debats“ должна выйти статья, направленная против меня, и прибавляли, что если эта статья написана не вами, то, во всяком случае, под вашим покровительством; я не желал верить ни единому слову. Сегодня мне принесли статью, я смог ее прочесть и должен признать, что не представляю, чтобы при той дружбе, которая связывает вас с господином Бертеном [владельцем газеты], вам не показали статью, где речь идет обо мне. Итак, я убежден в том, что вы были с ней знакомы. Что я могу сказать вам, друг мой, кроме того, что никогда не допустил бы, особенно накануне премьеры одной из моих пьес, чтобы в газете, где бы я пользовался таким же влиянием, как вы, – в „Debats“, вышла статья, направленная против человека, которого я назвал бы не моим соперником, но моим другом. И все же – неизменно ваш».
Гюго, вместо того чтобы почувствовать себя растроганным мягкостью этих упреков, ответил холодно и двусмысленно. Разумеется, он полтора месяца назад познакомился со статьей Гранье де Кассаньяка, но
