поднятой головой – он все-таки в конечном счете оказался победителем! Такой поворот событий немало удивил Александра, который внезапно открыл для себя убийственную силу таланта: оказывается, всего несколько строчек, написанных остроумным сочинителем, могут действовать не хуже огнестрельного оружия! Ему приоткрылась даль славы, и он стал умолять аббата Грегуара научить его складывать французские стихи, такие же прекрасные, как те, что сочинял младший Лафарж.
Скептически настроенный священник ответил: «Я с удовольствием за это возьмусь, вот только тебе самому через неделю это прискучит – так же, как и все остальное». И чтобы приучить мальчика легко жонглировать словами, задал ему рифмы, на которые надо было сочинить стихи. Александр немедленно взялся за дело, однако фразы, которые выходили из-под его пера, никак не укладывались в размер. Он быстро начал злиться и через неделю, как и предсказывал аббат Грегуар, охладел к поэзии. «Посмотрим потом, не окажусь ли я более способным к прозе», – решил подросток и, забыв о стихах, забросил уроки аббата Грегуара ради наставлений оружейника Монтаньона, который научил мальчика собирать, разбирать, чистить, смазывать и чинить всевозможные смертоносные орудия. Это занятие подходило ему куда больше!
Восхищенный усердием, которое проявлял ученик, Монтаньон вскоре доверил ему одноствольное ружье, и тот, используя неожиданно выпавшую счастливую возможность, принялся напропалую браконьерствовать в окрестных лесах. Чем больше удавалось настрелять птиц и зайцев, тем более счастливым парнишка себя чувствовал. Однако тут не было ни страсти к убийству, ни малейшего проблеска злобы: Александр просто- напросто гордился тем, как метко целится. Точно так же, как, удачно отпустив колкость в разговоре, гордился своим превосходством над тем, кому не удалось уколоть его самого.
В один из февральских дней 1815 года, когда юный Дюма, по обыкновению своему, предавался любимому занятию, некий Кретон, сторож охотничьих угодий, застав браконьера на месте преступления, погнался за ним, перепрыгнул, стремясь его настичь, через овраг, неудачно приземлился и вывихнул ногу. Поскольку этот официальный покровитель лесных тварей получил увечье при исполнении служебных обязанностей, он подал жалобу инспектору лесного ведомства Девиолену, а тот пригрозил виновнику несчастного случая штрафом в пятьдесят франков, если он не извинится перед беднягой Кретоном, причем немедленно. Но Александр, полностью признавая свою вину, из гордости отказался просить прощения у дурака: генеральский сын не станет унижаться, чтобы угодить простому сторожу. Если надо, лучше он заплатит полсотни франков, но никаких извинений от него не дождутся! Мари-Луиза понимала чувства сына, но была в отчаянии: ей нечем было заплатить этот штраф – табак и соль в это время так плохо продавались! К счастью, одна из подруг, госпожа Даркур, неизменно преданная семейству Дюма, пообещала дать эти деньги. Мать и сын вздохнули с облегчением. Может быть, Александр подумывал даже о том, не изложить ли всю эту историю в юмористических стихах в стиле Огюста Лафаржа – стихах, в которых он высмеял бы неуклюжесть Кретона… Но, как бы там ни было, он не успел этого сделать. Умы жителей городка вскоре оказались заняты куда более важными событиями.
Население, по большей части роялистски настроенное, с изумлением узнало, что Наполеон бежал с острова Эльба и направляется к Парижу. Неужели он ради собственной славы снова начнет проливать кровь? Сумеет ли Людовик XVIII убедить свои войска встать на пути врага престола? По улицам уже расхаживали толпами возбужденные молодые люди с криками «Да здравствует король!», они грозили перебить сторонников «корсиканского бандита».
Мари-Луиза и ее сын считались бонапартистами. Разве генерал Дюма не служил при Наполеоне? То обстоятельство, что за свою доблесть он был очень плохо вознагражден, в расчет не принималось. Генерал был слугой империи, и его близкие обязательно должны походить на него. Время от времени какой-нибудь сумасброд врывался в лавку Мари-Луизы, выкрикивая оскорбления в адрес тех, кто радуется возвращению узурпатора. Когда случались подобные выплески ненависти, Мари-Луиза и Александр прятались за прилавком и не решались протестовать.
Пятнадцатого марта 1815 года по городу проехали три кабриолета в сопровождении жандармов – это везли двух «генералов-предателей»: Франсуа Антуана и Анри Доминика Лальманов. Братьев обвиняли в том, что несколькими днями раньше они пытались собрать войска в поддержку императора. «Генералы- предатели» были арестованы в Ла Фере, а теперь препровождались в Суассон, где они должны были предстать перед судом за государственную измену. Обоих ждал расстрел. На всем их пути, в том числе и пока процессия двигалась через Вилле-Котре, собирались яростно орущие толпы. Шляпница мадам Корню, еще более неистовая, чем все прочие горожане, выбежала из своей лавки, чтобы плюнуть в лицо пленным и попытаться сорвать с них эполеты. Александр и его мать молча страдали, видя, какому оскорблению подвергается мундир, который некогда с такой гордостью носил генерал Дюма. А стоило повозкам скрыться, завернув за угол, Мари-Луиза взяла сына за руку и коротко бросила: «Пойдем!» – и в этом единственном слове, произнесенном изменившимся от волнения голосом матери, он расслышал обещание великого приключения.
Когда они вернулись в лавку, Александр во все глаза уставился на мать, с трудом узнавая Мари-Луизу. Неужели ее до такой степени взволновало унижение, нанесенное офицерам, чье единственное преступление состояло в том, что они остались верны прежнему властителю? Она, всегда такая кроткая и боязливая, как ему показалось, внезапно превратилась в неустрашимую амазонку. А дальше действительно начались приключения.
Мари-Луиза попросила Александра побыстрее одеться, усадила его рядом с собой в наемную карету, и они отправились через парк к замку, в котором обитал мэтр Меннесон, нотариус, известный своими бонапартистскими взглядами. Взяв у нотариуса какой-то таинственный сверток, госпожа Дюма приказала кучеру поворачивать на дорогу, ведущую в Суассон. Здесь путешественники остановились в гостинице «Трех девственниц» и стали осторожно расспрашивать о братьях Лальманах. К счастью, тех отправили не в военную, а в гражданскую тюрьму. Еще одна удача – Александр был хорошо знаком с Шарлем Ришаром, сыном тюремного привратника: в детстве они нередко играли вместе. Можно ли найти более подходящий случай воспользоваться давней дружбой? Мари-Луиза, всегда так боявшаяся, как бы с ее мальчиком чего- нибудь не случилось, на этот раз была готова к любым опасностям. Ей чудилось, будто муж из гроба приказывает ей, не страшась, идти на все ради чести императорской армии. Охваченная тревогой, но испытывая вместе с тем какой-то непонятный подъем, она вытащила из полученного от нотариуса пакета пару пистолетов и сверточек с полусотней золотых луидоров. Александр, посвященный наконец в тайну, взялся, спрятав под полой, пронести в тюрьму оружие и деньги, чтобы там незаметно передать их узникам. Дружба с Шарлем Ришаром открывала ему свободный доступ в коридор, куда выходили двери камер. Ни у кого не должен вызвать подозрений мальчик, расхаживающий по тюрьме в сопровождении сына привратника. Возбужденный сознанием того, что мать ожидает от него подвига, Александр без труда уговорил товарища по играм отвести его туда, где содержались братья Лальманы. Оказавшись в камере старшего из узников, он под каким-то надуманным предлогом удалил Шарля Ришара, вытащил спрятанные под одеждой оружие и золотые луидоры и посоветовал генералу как можно скорее бежать, пригрозив тюремщикам пистолетом. Но тот отказался от попытки бегства, считая ее заведомо бесполезной в сложившихся на то время обстоятельствах. «Император будет в Париже раньше, чем начнут нас судить!» – сказал генерал. Александр, разочарованный тем, что старался напрасно, был все-таки страшно горд своим участием в самом настоящем заговоре. Генерал Лальман подарил ему за труды оба пистолета и на прощание поцеловал в лоб.
Увидев, что сын возвращается целым и невредимым, Мари-Луиза подумала, что Господь простил ей ту неосторожность, которую она совершила, послав «малыша» прямо в волчью пасть. На следующий день она вернулась в Вилле-Котре, в свою табачную лавку, к своим трусливым согражданам, уже не знавшим, что и думать о победоносном шествии императора к столице. Вскоре Людовик XVIII бежал в Гент, Наполеон занял его место в Тюильри, и братья Лальманы, освобожденные по его приказу, снова проехали через Вилле- Котре – опять в кабриолете, но настроение было совершенно иным. Перед лавкой непримиримой шляпницы один из братьев, тот, кому она несколько дней тому назад плюнула в лицо, велел остановить экипаж. Мадам Корню, стоявшая на пороге своей лавки, сжала губы и окинула его ледяным взглядом. Склонившись к ней, генерал с улыбкой произнес: «Как видите, сударыня, мы живы и здоровы. Каждому свой черед». С искаженным от негодования лицом шляпница прошипела сквозь зубы: «Не беспокойся, разбойник! Еще настанет и наш черед!»[18]
Как ни странно, именно ненависть, которую открыто проявляли к императору многие роялисты,
