на него. Легкий ветер колыхал в вышине флаг цвета крови. Он сжал кулаки и наконец прошептал:
– Мы бежали из России, чтобы никогда не видеть эту алую тряпку, а она здесь! Чудовищное унижение!
Он сказал это по-русски. Из группки ротозеев ответил, тоже по-русски, какой-то старый, прилично одетый господин:
– Вы правы. Это скандал! Я был здесь сегодня утром в десять часов, когда советский посол – гнусный «товарищ» Красин – приказал поднять знамя на крышу. Оркестр играл во дворе «Интернационал». Слышала вся улица!
– Да, – воскликнула краснолицая дама в меховой шляпке. – Я живу недалеко отсюда. Я была возмущена! Соседи протестовали. Но Советам наплевать! Проходимцы! А ведь наш дорогой Николай Второй останавливался в этих стенах во время своего путешествия во Францию!
Вмешался шофер такси в фуражке с лакированным козырьком, лихо сдвинутой, как у казака, на ухо:
– Кажется, Красин попросил у министра иностранных дел Франции список всех русских эмигрантов, проживающих на ее территории. Ему отказали!
– Ненадолго! – сказала дама. – Подождите немного, и нас всех отыщут! Там полным-полно секретных агентов!
К разговору присоединились другие русские, которые подошли из праздного любопытства. Их поддержали французы.
– Каждый раз, когда Франция следует примеру Англии, она ошибается! – заявил человек с толстым животом, в петлице плаща которого была розетка Почетного легиона.
Наконец группа рассеялась.
– Запомни эту дату, Алеша, – сказал Георгий Павлович со слезами на глазах. – Четырнадцатого декабря тысяча девятьсот двадцать четвертого года Франция признала СССР!
Прохожие все еще останавливались у посольства, смотрели на флаг, качали головой и безразлично уходили, Георгий Павлович продолжал стоять, как перед могилой, в которой похоронили все надежды. Алексей, взяв отца за руку, сказал:
– Пойдем отсюда, папа. Ничего не изменишь.
Они повернули домой. Алексей широко шагал, заложив руки в карманы. Он понимал горе отца, но не разделял его. Его не интересовала политика. Он думал лишь о том, как ему хотелось бы рассказать Тьерри свои впечатления о встрече с парижским логовищем Советов. Прошло два месяца с тех пор, как умер его друг, а он переживал эту утрату, как в первый день. В довершение ко всему наскучили уроки. Даже по французскому появились плохие оценки. Но успехи перестали интересовать его, так как Тьерри не разделит больше его радость. А так хотелось по-прежнему, как если бы друг был жив, писать ему по нескольку раз в неделю в Сен-Жерве. Увлекшись своими мыслями, он совсем забыл об отце. Они шли рядом, но им нечего было сказать друг другу. Что тяжелее – потерять родину или друга? Алексей задал себе вопрос и не знал на него ответа.
Они молча вернулись домой. Елена Федоровна была занята на кухне. Георгий Павлович попытался пошутить:
– Ну вот, мы совершили прекрасную прогулку! Мы ходили приветствовать господина Красина в его резиденции! Очень поучительно!
Елена Федоровна взяла его руку, поднесла к губам и тихо сказала:
– Не надо было…
– Надо, надо, моя дорогая. Я люблю ясные ситуации. С красным знаменем над посольством для нас началась новая эра.
И добавил нарочито весело:
– Что ты приготовила на ужин? Нужно восстановить силы после таких впечатлений!
За столом он много выпил. Глаза его блестели. Он расстегнул воротничок.
– Душно, – сказал он.
– Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, – вздохнула Елена Федоровна. – Я дам тебе валерианы.
Она принесла лекарство, и он согласился выпить несколько капель, разведенных в стакане воды. Сын смотрел на отца, такого несчастного, и хотел разделить его горе. Но в чем? В том, что он был русским эмигрантом, в том, что у него не было денег, что был слишком стар, чтобы мечтать о лучшем будущем? Рядом с этим раненым человеком Алексей смутно сознавал, что его родители принадлежали к поколению, принесенному в жертву. В то время как перед ним в этой стране, где им не пришлось начать новую жизнь, были открыты все пути.
Перешли на кухню, чтобы помыть посуду. По нежным рукам Елены Федоровны струилась вода. Алексей и отец вытирали тарелки, стаканы, кастрюли и ставили их на место. Работая, они, как всегда, разговаривали. Это общение, эти ежедневные домашние дела были необходимы им как заклинание. В дом возвращалось спокойствие.
Подчинившись неожиданному порыву, Алексей вышел в комнату родителей. Там на полках из некрашеного дерева по алфавиту стояли русские книги. Он остановился перед «Войной и миром». Три толстых тома в сером переплете. Он взял первый и вернулся в столовую.
– Что там у тебя? – спросила Елена Федоровна.
– «Война и мир».
– Хочешь прочитать?
– Да.
Елена Федоровна, радостно улыбнувшись, обняла сына и предложила:
– Может быть, почитаешь вслух?
– Я очень плохо читаю по-русски, мама!
– Ну что ж, научишься!
– И я с радостью послушаю «Войну и мир», – сказал Георгий Павлович. – Я подзабыл детали.
– Согласен, – ответил Алексей, – но предупреждаю: меня трудно слушать. Я читаю кое-как…
Они сели вокруг стола под медной люстрой. Елена Федоровна сняла передник и взяла вышивание. Жар-птица была почти готова. Оставалось только наметить когти загадочной птицы. Иголка мирно скользила по канве. Редко куривший Георгий Павлович зажег сигарету. Прикрыв глаза, он вновь оказался в России. Алексей открыл книгу и неожиданно вспомнил разговоры с Тьерри. «Война и мир» – и это началось с Тьерри. Повсюду Тьерри! Сдерживая слезы, он начал читать.
Как это ни странно, но первые фразы в книге были на французском. 1805 год. Светский разговор в салоне придворной дамы Анны Павловны Шерер. Однако сразу же следовал русский текст. Алексей принялся с трудом расшифровывать слова. Но чем дальше он читал, тем увереннее чувствовал себя. Дикция становилась более четкой, глаз быстрее улавливал смысл напечатанных строк. Загадочное единение установилось между его монотонным голосом, читавшим прозу Толстого, и чем-то очень теплым и дорогим, затерявшимся с детских лет в Москве в самой глубине его сердца. Этот язык был знаком ему, он вновь его открывал, он любил его. Мгновение спустя, подняв глаза от страницы, он увидел родителей, с благодарностью смотревших на него.
Примечания
1
Во французских учебных заведениях существует двадцатибалльная система оценок.
2
Наравне (
3
4
