Он поднялся. Он пошел за ней. И взял протянутый ею стакан.
– Ну давай же, пей!
Они чокнулись. Стоя перед ней, Пьер пил вино и плакал, всхлипывая на каждом глотке. Когда он покончил со своим стаканом, Анн сходила за бутылкой и вновь наполнила его до краев.
После ужина молчаливый Пьер удалился в свою комнату, а Анн устроилась в гостиной в кресле, возле бюро эпохи Людовика XIV с бумагами, переданными ей для изучения мсье Куртуа. Рядом на канапе охотничьим псом пристроился Лоран и поигрывал кистями абажура. Всякий раз, отрываясь от бумаг, она видела это маниакальное мельтешение. А немного погодя, погрузившись в свое занятие с головой, она и вовсе перестала его замечать. Она перелистывала страницы кляссера, делала пометки о распоряжениях на завтра…
Его вопрос прозвучал неожиданно:
– У тебя это надолго?
– Да, – ответила она. – А ты что делаешь?
– Смотрю на тебя и жду.
– Меня ты не дождешься. В понедельник я улетаю в Болонью.
Он вздрогнул и сел, выпрямившись и опустив ноги на пол.
– Что?
– Да, Лоран.
– За каким чертом тебя туда несет?
– Там будет проходить международная ярмарка книг для юношества. У издательства «Гастель» свой стенд. Ну а поскольку наследство мадам Бурьез досталось мне, шеф попросил меня…
Он ее перебил:
– И ты согласилась?
– Конечно! Да и выбора у меня не было.
– На сколько ты уезжаешь?
– Думаю, дней на пять.
– Это невозможно!
– Почему?
– Ты не бросишь меня!
– Перестань, Лоран.
Он вскочил на ноги, зрачки его превратились в два кусочка агата.
– Ты едешь с Марком! – взвизгнул он.
– Какой же ты глупый, – тихо, с улыбкой ответила она. – Я еду с мсье Куртуа.
Он ухмыльнулся:
– Прекрасно! По правде говоря, я предпочел бы знать, что ты едешь с Марком. Выглядит приличнее. По крайней мере, я бы знал, что ты уезжаешь от меня удовольствия ради. Не из-за работы, твоей дрянной работы… Она тебя сожрала! Отравила тебя! Шеф свистнул, и ты тут же к нему побежала. За ним ты рысью по пятам носишься, а меня бросаешь!
Он перевел дыхание, о чем-то подумал, и его лицо стало по-детски мечтательным:
– А что если я с тобой туда отправлюсь? – радостно спросил он.
– Вот об этом не может быть и речи! – возразила Анн.
– Я буду тебя стеснять?
– Чрезвычайно.
Брови Лорана слились в одну густую линию. Неожиданно для нее он заговорил высокопарным слогом, за которым угадывались усмешка и необузданная злость:
– Ах, ну да, шефу это не понравится! Мое присутствие тебя скомпрометирует в его глазах и поставит под сомнение твое будущее!
– Нет, Лоран, – возразила она. – Но ты должен понимать одну простую вещь. Я не могу повсюду таскать тебя, словно свой крест.
– Что-что? А ну повтори!
Она закрыла уши руками. Его вопли ее утомляли. Ей казалось, что ее за лодыжку хватает лающая шавка. Лоран умолк неожиданно, глаза его потухли, словно он понял тщетность всех своих протестов. С плоским, ничего не выражающим, как газета, лицом он стоял перед нею и переминался с ноги на ногу. После несколько затянувшейся паузы она услышала:
– Если ты туда поедешь, Анн, то больше меня не увидишь.
В ответ она только пожала плечами. Лоран развернулся и вышел из комнаты.
Еще какое-то время Анн с лихорадочным остервенением наводила порядок в бумагах, не понимая, как навести его в собственной жизни. Нечто похожее на угрызения совести заставило ее вернуться в комнату, но Лорана там уже не было. Демонстрируя характер, он окопался в задней комнатке. Там она его и нашла – он спал, отвернувшись к стене. В его руке были зажаты таблетки. Что-то чересчур часто стал он их употреблять, подумала Анн и забрала оставшиеся.
Ну почему все время должна она заниматься другими, заботиться о них, что-то подсказывать, куда-то направлять, в то время как ее проблемами никто и никогда не удосуживается поинтересоваться? Почему она не может так же все бросить? Был бы кто-нибудь, кто смог бы взять ее за руку! С какой бы радостью отказалась она от пресловутого своего характера! Ведь постоянно бросаться на амбразуры ее заставляют близкие ей люди.
Она долго разглядывала покойное во сне полуобнаженное тело, глубокое дыхание которого вторило ритму ее собственного. Затем, осторожно поправив простыню, тихо вышла, вернулась к себе, легла в постель и неожиданно обрадовалась, что оказалась одна.
26
За иллюминатором проносилась нескончаемая груда непроницаемых серых облаков. Вжавшейся затылком в спинку кресла Анн казалось, что едва они оторвались от земли, она тут же утратила связь с реальностью. Все вокруг было ненастоящим – от воздуха, которым она дышала, до собственной персоны. Вырвавшись из привычной череды сменяющих друг друга дней, перемещаясь в неосязаемом пространстве, она повернулась спиной к тому, кто до сих пор составлял смысл ее существования.
В соседнем кресле мсье Куртуа листал иллюстрированный журнал. На высоте в несколько тысяч метров Анн почувствовала всю абсурдность соседства с человеком, который для нее ровным счетом ничего не значил, а в то же время в далекой комнатке, которую она же и превратила в пустыню, не находил себе места от обиды и злости Лоран. Он не простил Анн ее отъезда. В ночь накануне он занимался с ней любовью с каким-то неистовством, зло и раздраженно, словно, лежа на ней, мстил самому себе за то желание, которое она в нем вызывала. Казалось, ничего не интересовало его, кроме физического удовольствия. Он был не способен ни на одно из чувств, кроме ревности и жажды обладания. Все его существование вертелось вокруг необходимости касаться и обожать. Утром он умолял Анн позвонить ему сразу же по прилету в Болонью. Ребячество какое-то! Нет, она не уступит. Нужно его приучить обходиться без нее, хотя бы время от времени. Иначе жизнь станет невыносимой в этих тесных путах, связавших их обоих.
Мсье Куртуа отложил глянцевое издание, которое только что перелистывал, открыл свою деловую папку, извлек из нее стопку листов, испещренных текстом.
– Я вам не говорил, что получил официальное заключение экспертизы? – спросил он своим хрипловатым голосом. – Так вот, по их мнению, речь и в самом деле идет о коротком замыкании.
Самолет затрясло, он провалился в воздушную яму. Динамики прохрипели, что только что перевалили через первую гряду Альп.
Луиза принесла следующее блюдо. Пьер отказался, помотав головой. То же самое сделал и Лоран. Сидя друг против друга перед пустыми тарелками, ни тот ни другой не испытывали ни малейшего желания есть, и уж тем более – говорить. Поглощенный собственными мыслями, Пьер смотрел на того, другого, как на жертву кораблекрушения, бившуюся от него не далее чем в двух гребках, еле видную в облаках пара. Этот молчаливый соратник по невзгодам не вызывал в нем ни симпатии, ни антипатии. Все, что не составляло его собственное горе, было ему совершенно безразлично. Зазвонил телефон. Они одновременно вздрогнули. Пьер тут же подумал – Элен Редан! Боль была столь остра, словно в сердце вонзился наконечник копья. Со времени той чудовищной сцены разрыва он жил в постоянном страхе перед
