стоим против неприятеля и ожидаем бурь и непогод, которые пошлет Николай Чудотворец, чтобы изгнать неприятеля. Казаки хотят грабить, но не драться, гусары и уланы полагают военное достоинство в пьянстве и разврате, пехота в воровстве и наживании денег. Грустное положение и войска и государства. Я часа два провел, болтая с ранеными французами и англичанами. Каждый солдат горд своим положением и ценит себя; ибо чувствует себя действительной пружиной в войске. Хорошее оружие, искусство действовать им, молодость, общие понятия о политике и искусствах дают ему сознание своего достоинства. У нас бессмысленные ученья о носках и хватках, бесполезное оружие, забитость, старость, необразование, дурное содержание и пища убивают в нем последнюю искру гордости и даже дают ему слишком высокое понятие о враге».
Быть может, подобный взгляд на вещи, подсластив, конечно, немного, следовало изложить в одном из первых номеров «Военного листка»? Но не пришлось даже раздумывать над этим, в начале декабря стало известно, что царь не разрешил издание журнала под предлогом существования газеты «Русский инвалид», где печатались статьи, касающиеся военных действий. Очевидно, в верхах с недоверием относились к образованным и умным офицерам.
Рассерженный Толстой отправил 19 декабря письмо Некрасову, предложив опубликовать в «Современнике»
материалы, которые первоначально предназначались для «Военного листка». Тот ответил незамедлительно и просил присылать статьи военного содержания ему, а не отправлять в «Русский инвалид». Это решение поддержало, но и поставило одновременно в затруднительное положение – теперь Лев чувствовал себя обязанным писать военные рассказы, в публикации которых ему было отказано. А он не был настроен трудиться. С недавнего времени находился вместе со своей батареей в Эски-Орде, недалеко от Симферополя. Год завершался спокойно. Расположившись в комфортабельном доме, Толстой играл на фортепьяно, ездил на охоту. Товарищи его были все замечательны, но он опасался, что из-за всегдашнего желания становиться выше других не так уж и нравился им. Что до женщин – их ему не хватало. Конечно, вокруг были молодые девушки, но милые провинциальные идиллии не могли стать основой постоянных отношений. «Я могу совсем загрубеть и не быть способным к семейной жизни, которую так люблю»,[164] – жалуется Лев в письме Сергею.
В январе 1855 года Толстой получает новое назначение и переходит на службу в 3-ю легкую батарею 11-й артиллерийской бригады, расположившейся на высоте на берегу реки Бельбек в десяти верстах от Севастополя. Едва прибыв на место, он загрустил – в какую дыру попал и с кем вынужден иметь дело. «Филимонов, в чьей я батарее, самое сальное создание, которое можно себе представить, – заносит в дневник 23 января 1855 года. – Одаховский, старший офицер, гнусный и подлый полячишка, остальные офицеры под их влиянием и без направления».
Одаховский же будет вспоминать, что малейшее замечание со стороны вышестоящих командиров приводило к возражениям со стороны Толстого – то ли из дерзости и заносчивости, то ли из желчности. В который раз высокомерное отношение к окружающим вело Льва к изоляции.
Недостаток книг, отсутствие собеседников, холод, дискомфорт, пребывание вдали от опасности – все ожесточало его характер. Время от времени, желая поразить сослуживцев, он демонстрировал свою физическую силу: например, ложился на спину на землю и поднимал на вытянутых руках человека в 80 кг. По словам молодого офицера Крылова, Толстой оставил о себе воспоминание в бригаде как о хорошем наезднике, силаче и бонвиване. Любимым его развлечением, как всегда, были карты. Он только что получил 1500 рублей, предназначенных для издания журнала, но «Военный листок» запретили и деньги лежали без движения. Два дня и две ночи играл в штос, к рассвету третьего у него не было ни копейки: «Результат понятный – проигрыш всего – яснополянского дома… Я себе до того гадок, что желал бы забыть про свое существование».[165] И вместо наказания пишет Николаю, единственному из братьев, который мог судить его строго: «Я проиграл все деньги – 1500 р. сер., которые прислали мне. Пожалуйста, ни в письмах, ни заочно не обвиняйте и не упрекайте меня. Я сам не перестаю и не перестану упрекать себя за эту ужасную глупость до тех пор, пока своими трудами не выкуплю ее».[166]
Но спустя три дня вновь уступил соблазну. «2 февраля. Мне мало было проиграть все, что у меня было, я проиграл еще на слово Мещерскому 150 р., которых у меня нет». «6 февраля. Опять играл в карты и проиграл еще 200 р. сер. Не могу дать себе слово перестать, хочется отыграться, а вместе могу страшно запутаться… Предложу завтра Одаховскому сыграться, и это будет последний раз». «12 февраля. Опять проиграл 75 р… Не живу, а проживаю век». «16 февраля. Проиграл еще 80 р… Еще раз хочу испытать счастия в карты». «17 февраля. Проиграл вчера еще 20 р. сер. и больше играть
Проведя расчеты и присовокупив небольшую сумму в качестве резерва, Толстой вновь обращается с просьбой о помощи к Валерьяну:
«Как тебе, я думаю, известно из моего письма Николеньке, я проиграл 1500 р., которые были присланы мне; но что еще хуже, что я проиграл еще 575 р. сер. в долг. Деньги эти
Лев не принимает участия в сражениях, но хотел бы тоже приносить пользу Отечеству в это тяжелое время, а потому принимается за составление «Проекта о переформировании армии». Момент выбран удачно – 18 февраля 1855 года умер Николай I, жестокий, ограниченный властелин, ответственный за усиление полицейских мер, многочисленные несправедливые ссылки, неудачные войны, и все в России, кто мечтал о большей свободе, с облегчением вздохнули. Хотелось верить, что его наследник, Александр II, будет проводить более гуманную политику. Исходя из этого, Толстой открывал свой труд декларацией принципов, где говорилось о том, что его совесть и чувство справедливости не позволяют молчать о зле, которое творится вокруг, о тысячах убитых, об утрате мощи и чести Отчизны; заявлял, что в России нет армии, а лишь толпа отупевших от дисциплины рабов, которые вынуждены подчиняться ворам и торговцам людьми; что толпа эта не может быть армией, так как у нее нет истинной преданности ни вере, ни царю, ни Отечеству, ни рыцарской храбрости, ни доблести; что, с одной стороны, можно наблюдать терпение и скрытое недовольство, с другой – жестокость, порабощение, взяточничество. Он продолжал, отвергая телесные наказания солдат, и обращал внимание читателей на многочисленных русских офицеров, убитых русскими пулями, или легко раненных, нарочно отданных в руки неприятелю, и ставил в упрек генералам, что они стоят во главе армии не потому, что талантливы, а потому, что нравятся царю. Оставалось предложить способы исправления ситуации. Но разрушать легче, чем строить, и, исчерпав весь свой жар на критику, автор отказался от позитивной части труда. Все равно никто не прислушается!
Желание изменить что-нибудь не покидало Толстого. Несмотря на карточные долги, приступы вожделения и чудовищную лень, он ощущал себя в душе преобразователем. Не получилось с армией, решил заняться религией. Как-то вечером, между двумя партиями виста и штоса, его посетило озарение, заставив трепетать и наполнив невыразимым счастьем. Четвертого марта 1855 года Лев записал в дневнике, что разговор о божественном мире навел его «на великую громадную мысль», осуществлению которой чувствует себя способным посвятить жизнь. «Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле. Провести эту мысль в исполнение я понимаю, что могут только поколения, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут ее в исполнение».
Будущая доктрина была сформулирована в нескольких фразах, наспех набросанных в блокноте: отказ подчиняться церковным догматам, возвращение к христианству, вдохновляемому Евангелием, одновременный поиск материального благополучия и нравственного совершенства. Увы, на следующий день в дневнике можно прочесть: «Я еще проиграл 200 р. Одаховскому, так что запутан до последней крайности». Восторг прошел, пророк очнулся с картами в руках. Вероятно, время душевного пробуждения еще не настало. Но подспудная работа шла в этой беспокойной душе, мучительная подготовка к апостольской миссии. Вдруг у него появляется намерение отдать Ясную Поляну в аренду свояку, отказаться от забот по
