непреклонно правившая в своих владениях помещица тем не менее заботилась о крепостных. Марья Карповна хотела, чтобы они жили в лучших помещениях, были лучше одеты и накормлены, чем соседские. В голодные, неурожайные годы, когда цена ржи взлетала до десяти рублей ассигнациями за четверть ведра и когда мелкопоместные дворянчики во всей округе отказывали в зерне своим крестьянам, она щедро снабжала хлебом насущным своих. Ей льстило то, что они привлекательны с виду, и она ценила это так же, как блеск на боках своих ухоженных лошадей или высокое качество арбузов и дынь, которые, согласно данным ею инструкциям, выращивали под застекленными рамами. Но, постоянно заботясь о материальном достатке своих крепостных, Марья Карповна никому из них не прощала ни малейшего нарушения дисциплины. В прошлом году она выслала одного из мужиков в Сибирь за неповиновение. А сейчас, когда Федор Михайлов уже собрался уходить, остановила его, чтобы отдать приказ высечь кнутом крепостных Осипа и Тита: помещица слышала, как они бранились в это утро под ее окнами.
– Сколько ударов? – деловито осведомился управляющий.
– Тридцать, – ответила она.
Он записал приказ в блокнот и, пятясь, вышел.
После ухода Федора Михайлова одетый по-казацки мальчишка был послан за Агафьей. С тех пор, как Марья Карповна назначила приживалку своей будущей снохой, наряды и прическа последней находились под неусыпным надзором хозяйки: она не теряла надежды на то, что, несмотря на сегодняшнее отвращение, Левушка в конце концов найдет-таки в навязанной ему невесте некую прелесть. «Стерпится – слюбится», – мысленно повторяла она себе. Вероятно, сын уже сообщил своей любовнице о том, что скоро женится. Что ж, рабыне не пристало спорить с решением хозяйки. К тому же ей будет сделан хороший прощальный подарок: несколько аршинов[1] красного сатина и нитка стеклянных бус… Решая судьбы людей, которые достались ей во власть, Марья Карповна казалась сама себе справедливой и доброй. Иногда ей даже мнилось, будто она единственное разумное существо в этой безрассудной вселенной. Без нее Горбачево обратилось бы в прах, а сыновья сбились с пути, каждый на свой лад. Подняв глаза, она испросила у иконы Божьей Матери, украшавшей угол ее кабинета, помощи в решении неблагодарной задачи воспитания детей и управления хозяйством. Кто-то поскребся в дверь – так обычно делала Агафья. Марья Карповна велела той войти, оглядела с головы до ног, одобрила атласное платье в узкую розовую и белую полосочку, поправила складки на корсаже, взбила пальцем кремовый кружевной галстук, надетый, чтобы оживить воротник, уложила несколько выбившихся из прически прядей. Отступив на шаг, снова придирчиво осмотрела компаньонку и наконец сказала:
– Отлично! Вы красивы, как цветок. Теперь можно идти к Льву Ивановичу.
– А это необходимо? В самом деле необходимо? – пробормотала Агафья.
– Совершенно необходимо, иначе никак нельзя, – ответила Марья Карповна. – Вам следует хорошенько познакомиться с местом, где будете жить после свадьбы. А я хочу посмотреть, что там с мебелью, чтобы решить, нужны ли перестановки и какие. Мне не доводилось заходить во флигель несколько месяцев… нет, пожалуй, с год, и, таким образом, Льву оказалось дозволено погрязнуть в беспорядке. Все это очень скоро изменится. Мы с вами посмотрим, что тут можно сделать. Вы и я!
Агафья все еще колебалась:
– Но, может быть, стоит предупредить Льва Ивановича о нашем визите к нему…
– С каких это пор мать должна спрашивать разрешения у сына на то, чтобы переступить порог его дома?
И, взяв Агафью за руку, Марья Карповна решительно повлекла ее за собой в сад. Подойдя к правому флигелю, помещица подобрала юбки и легко ступила на красную ступеньку. Никто не поспешил навстречу ей.
Хотя утро уже переходило в день, во флигеле, казалось, все спали. Но Марье Карповне было известно, где можно найти сына. Они на цыпочках прошли по прихожей, затем мать резким движением распахнула дверь в кабинет младшего сына. Он действительно оказался там: в совершенно изношенном пестром домашнем халате, ночном колпаке, желтых шлепанцах. Левушка явно не успел умыться. Напротив него, по другую сторону низкого круглого столика на одной ножке, сидела Аксинья – тоже неприбранная, с рассыпанными по плечам волосами. В руках у обоих были карты – они сражались в дурачка. От вида этого почти супружеского согласия у Марьи Карповны перехватило дыхание. Пусть она и знала о многолетней связи младшего сына с этой крепостной девчонкой, но впервые собственными глазами увидела их вместе, в домашней обстановке. Увидев хозяйку имения, голубки живо вскочили – так, словно их застигли на месте преступления. Смущенная тем, что оказалась свидетельницей подобной сцены, Агафья поспешила спрятаться за спину госпожи.
– Наверное, я пришла слишком рано, – с ледяной иронией произнесла Марья Карповна. – Побеспокоила вас!
– Бог с вами, маменька, совсем нет, – пробормотал Левушка.
– Я хотела переговорить с тобой о переменах, которые намерена произвести в этом доме перед твоей женитьбой. Ты превратил его в трущобу, так не годится. Я хочу, чтобы твое жилище блистало чистотой и элегантностью, чтобы оно было достойно четы, которую вскоре ты составишь с моей дорогой Агафьюшкой.
При этих словах Аксинья с глазами, полными слез, проворно, словно мышка, выскользнула из кабинета.
– Назначения комнат менять не станем, – невозмутимо продолжала Марья Карповна. – Просто все вычистим, сделаем уборку, отремонтируем. Здесь слишком мрачно, надо оживить интерьеры. Велю Кузьме нарисовать на панелях стен в кабинете, столовой и спальне цветочные гирлянды. Он с этим справится как нельзя лучше. А таким образом сад продолжится в доме. И даже зимой у вас будет ощущение, будто вы вкушаете радости лета. Ну, что ты об этом думаешь?
– Думаю, что здесь будет очень красиво, маменька, – обреченно ответил Левушка.
– Можно приступить к работам уже завтра. Поговорю с Кузьмой прямо сейчас. Но навести порядок в доме накануне свадьбы – явно недостаточно, нужно еще навести порядок в собственной жизни. Ты должен отослать Аксинью назад в деревню.
Левушка побледнел.
– Но мне не в чем ее упрекнуть. Она прекрасно справляется со своими обязанностями.
– Разумеется. Особенно усердно она трудится в постели.
– Однако, маменька…
– Любовница она тебе или нет? Отвечай: да или нет?
– Да.
– Значит, здесь ей не место.
Агафья попятилась, съежилась, вжалась в стену, стыдясь своего присутствия здесь, стыдясь самого своего существования. Не обращая на нее никакого внимания, Марья Карповна резала по живому:
– Даю тебе пять дней на то, чтобы отправить Аксинью в Степаново!
– Можно мне уйти, барыня? – прошептала Агафья.
– Нет, оставайся! Повторяю: пять дней. Иначе велю постричь ее наголо и выкинуть отсюда силой.
Угроза сопровождалась взглядом, не допускавшим сомнений в серьезности намерений Марьи Карповны. Любовь к проявлениям власти над всеми, кто противится ее воле, давно превратилась для нее в физическую необходимость. Удовлетворение, которое она получала при этом, походило на плотское. Мысль о том, что она может ошибиться, даже не приходила ей в голову. Она никогда не пыталась поставить себя на место другого человека, просто шла по жизни, вооруженная спокойствием и безмятежностью, которые позволяют людям с сильным характером не то чтобы пренебрегать колебаниями, оправданиями, страданиями окружающих, но попросту не представлять себе, что это такое… При матери Левушка совсем лишался сил, обращался в студень. Совершенно одуревший, он, заикаясь, попробовал все-таки встать на защиту Аксиньи:
– Для нее это огромное несчастье!.. Она не заслужила такого!.. Оставьте ее здесь, я – твердо обещаю! – никогда больше и не посмотрю на нее…
– Ох, знаю я, чего стоят твои обещания! Начисто отмытая свинья все равно возвращается в грязь!
– Хотите, перед иконами поклянусь?
– Не припутывай иконы к своим мерзостям!
