Марья Карповна

предлог, вы разрушаете людей, вы превращаете их в идиотов, вы высасываете из них кровь, выжимаете любого, кто под руку попадется, как лимон, в лучшем случае – обездоливаете, отнимая последние гроши! Вы пожираете всех! Вы – настоящий вампир!

Алексея охватил гнев, его несло, и, потеряв всякое ощущение реальности, он уже не мог остановиться. Между ним и всей вселенной встал туман, порожденный его яростью. И в этой дымке лицо матери выглядело искаженным, казалось, что она строит жуткие гримасы.

– Как же ты меня ненавидишь, змееныш! – тихо произнесла Марья Карповна.

И вдруг после приступа бешенства его с головой накрыла, его захлестнула волна нежности.

– Если бы я вас ненавидел, то не говорил бы так, – ответил Алексей, стараясь поймать взгляд собеседницы. – Все совсем наоборот, маменька, я люблю вас изо всех своих сил, люблю со всеми вашими недостатками – такую, какая вы есть, именно эта любовь и вынуждает меня порой бросить вам в лицо самую горькую правду. Чтобы вернуть вас себе и Левушке. Чтобы не перестать вас любить и впредь.

Ему захотелось взять Марью Карповну за руки, но она оттолкнула сына. Красивые губы исказились жестокой улыбкой победительницы.

– На колени! – приказала она. – И живо! Проси прощения!

– Нет, маменька, не могу, – бормотал он, обессиленный, – не могу… Поступайте, как вам угодно, но я не останусь тут на эту двойную свадьбу, отвратительную и жалкую. Моя мать и мой младший брат! В один день! Что за фарс!

Он вдруг захохотал, хохот болью отозвался в его груди. А по лицу Марьи Карповны пробежала судорога, она протянула вперед руки и, одним прыжком оказавшись рядом с сыном, длинными пальцами, как крючьями, зацепила уголки его рта и разорвала ногтями уголки губ. Потекла кровь, Алексей вскрикнул, попытался утереть ее. Она отступила на шаг, любуясь делом рук своих – побледневшая, возбужденная.

– Останешься здесь до четвертого сентября, – произнесла Марья Карповна холодно. – Будешь шафером у брата. Станешь улыбаться всем нашим гостям. Иначе я тебя прокляну.

Сине-стальной взгляд пронизывал Алексея насквозь, напор его был так силен, что молодой человек физически чувствовал воздействие двух злобных лучей на его мозг. Вся жизнь его матери проникала в него, затопляла его, он тонул в мутных волнах, он переставал быть собой. Теперь он уже знал, что после мятежа просто вынужден будет подчиниться.

Не ответив ни слова, он ушел к себе и вновь бросился на диван. Она не последовала за сыном. Вскоре он услышал, как поскрипывают ступеньки крыльца, ведущие с веранды в сад. Это спускалась одержавшая победу и вкушавшая теперь ее плоды Марья Карповна.

Алексей встал и приблизился к зеркалу. Две широкие кровоточащие царапины тянулись от углов его рта к подбородку. Щеки горели.

Вечером он не вышел к ужину.

XIV

«Любезнейшая, драгоценнейшая и досточтимая матушка!

Когда Вы прочтете это письмо, я уже буду далеко отсюда. После того, что произошло между нами, предпочитаю уехать из Горбатова, не поставив об этом в известность никого из обитателей Вашего поместья. Даже Вас, дражайшая маменька. Пожалуй, лучше сказать – особенно Вас. Не гневайтесь на меня за это внезапное бегство: с каждым днем оно представлялось мне все более необходимым. Выходите замуж за Сметанова. Будьте с ним счастливы. Желаю Вам этого от всего сердца – как послушный сын. Но не просите меня присутствовать на Вашем бракосочетании, ибо я уже высказал Вам, какие чувства испытываю в связи с этим событием, таким важным для Вас. Прощайте, маменька, возможно, мы никогда больше не увидимся. Остаюсь Вашим почтительным сыном.

Алексей».

Он с удовольствием перечитал только что законченное письмо – оно показалось автору сдержанным и достойным. Похоже, в этот поздний час только он один и бодрствует во всем обширном имении Горбатово. Две наполовину сгоревших свечи стояли по обе стороны бювара, бросая свет на его руки. Он присыпал написанное песком, высушив таким образом чернила, сложил бумагу и, оттиснув на воске свой перстень-печатку, надписал адрес: «Моей матери, Марье Карповне Качаловой». Главное было сделано, осталось положить письмо на видное место во флигеле – видимо, лучше всего на столе… Вещи были уже уложены – на рассвете, пока все еще спят, он покинет родительский дом. Лука, которого Алексей потихоньку предупредил, обещал приготовить коляску к шести часам утра. Они приедут на станцию как раз вовремя, не опоздают к отправлению почтовой кареты. С тех пор, как молодой человек решился на побег, его не покидало приятное чувство внутреннего мира, покоя, согласия с самим собой, ведь только собственная воля помогла ему избежать всякого внешнего на себя воздействия.

Алексей собрался прилечь, когда его внимание привлек донесшийся с веранды скрип половицы, потревоженной чьими-то легкими шагами. Кто это? В проеме распахнувшейся двери кабинета показалась стройная фигура Марьи Карповны. Она была в воздушном розовом пеньюаре с развевающимися полами и тонком кружевном чепчике. Лицо спокойное, печальное. Кто ей сказал? Вероятно, Лука! Все тут предатели!.. От смертной тоски его бросило в озноб, ледяные мурашки забегали по спине, холод пронизал его до мозга костей. Он почувствовал себя опустошенным, но решительным, неспособным к борьбе, но тем не менее достаточно отважным, чтобы идти в бой. Атаковать так атаковать!

– Что вам от меня угодно?

– Хочу поговорить с тобой, сынок, просто еще раз поговорить, прежде чем ты уедешь, – тихо, нежно ответила мать.

– Значит, вам донесли на меня?

– У моих людей нет от меня секретов.

– Отлично! Это все упрощает!

– Скажи, мой дорогой, ты решился на побег из-за того, что я выхожу замуж? – спросила она, склонив голову набок.

– Ну-у… Отчасти из-за этого.

– А если я откажусь от замужества?

Алексей, донельзя растерянный, уставился на мать. А она – святая мученица, прямо светится вся! – улыбалась ему из-под кружевной оборки чепчика.

– Неужели вы это сделаете? – пробормотал он.

– Разве мать не обязана жертвовать собой, жертвовать всем ради счастья сына?

Совершенно ошарашенный столь внезапной переменой, он не знал, то ли радоваться, то ли… нет, как- то это все немножко подозрительно!.. а может, она и правду говорит, как знать…

Поколебавшись, Алексей осмелился:

– Нет, матушка, я не могу вам поверить!

– Вот и напрасно, Алешенька, милый мой Алешенька! Конечно, иногда я могу вспылить, когда мне противоречат, но в глубине души – единственное, чего я желаю по-настоящему, это полной гармонии в семье. Я надеялась, что ты одобришь мой выбор. Этого не случилось, и я была страшно огорчена. Но ты слишком дорог мне, чтобы пойти на риск тебя потерять из-за Сметанова. Раз ты против того, чтобы я выходила замуж за Федора Давыдовича, скажу ему, что передумала. Ты ведь этого хочешь, сынок?

Марья Карповна говорила так искренне, так задушевно, что Алексей разволновался, растрогался. Он никак не ожидал, что мать сдаст позиции.

– Н-нет, маменька, я ничего такого не хотел… – заикаясь, начал он. – Просто мне казалось, что…

Мать приложила палец к его губам:

– Не надо слов! Я читаю в твоей душе! Я склоняюсь перед твоей волей. Ты доволен, дорогой?

Алексей не знал, что ответить. Видя эту покорную, согласную на все женщину, он был не способен торжествовать победу, не в состоянии наслаждаться ею: вот, дескать, моя взяла! Сражаться с идеей замужества – одно, а вот признать за собой право требовать, чтобы она и думать об этом забыла, – совсем другое! Взять на себя ответственность за такое дело страшно, непомерна такая ответственность, не по плечу она ему! Мысли Алексея метались, он пытался сосредоточиться, но все равно был как в лихорадке. Марья Карповна взяла руки сына в свои, села на диван и усадила его рядом с собой.

– Наверное, ты просто не можешь себе представить, что значишь для меня,