растроганная графиня добавила к этим практичным подаркам еще один – девяносто тысяч франков, которые должны были помочь ему справиться с трудностями, поджидавшими его в Париже. Он благодарил за все: гостеприимство, деньги, шубу, отмеренную по каплям любовь.
За эти четыре месяца писатель не так уж плохо поработал, ведя жизнь рассеянную и счастливую. Но, самое главное, был свободен от мелочных забот, досаждавших ему дома: не надо было вовремя предоставлять очередную рукопись, выпроваживать кредиторов, занимать деньги, сопротивляться журналистам… И если в Верховне сердце его не успокоилось, то рассудок, безусловно, да. По возвращении на улицу Фортюне обо всем этом можно будет забыть.
Оноре тронулся в путь тридцатого января, дрожа и бранясь, доехал в повозке до Львова, затем до Кракова, где смог, наконец, сесть в поезд на Бреслау. Каждый этап путешествия он подробно описывал Ганской – та должна была знать о каждом его шаге, о людях, которые ему повстречались, о курсе рубля в разных городах. Сделав крюк – Майнц и Франкфурт, вернулся в Париж еще более потерянным, чем чувствовал себя в Верховне на другой день после своего приезда. Только там он жил вне времени и пространства в неприступной крепости, в столице сразу окунулся в суматоху и шум современности. Улицы выглядели угрожающе, друзья – измученными и озабоченными. Сам же задавался вопросом, не лучше ли быть подданным Николая, чем Луи-Филиппа.
Глава шестая
Горячка политическая, горячка любовная
Париж лихорадило. Реформисты то и дело устраивали банкеты, на которых ораторствовали, ругая правительство и требуя смены власти. Казалось, даже национальная гвардия была охвачена либеральной горячкой. Будучи апологетом сильной власти, Бальзак презирал мягкотелость Июльской монархии, но возможная жестокость дезориентированной толпы не могла не внушать опасений. Вернувшись пятнадцатого, двадцатого писал Ганской: «Вы и знать не знаете, что мы на пороге революции. Оппозиция развязала сражение с властью на улицах, это может закончиться ничем или перевернуть все».
Двадцать второго обедал у Жана де Маргонна, у которого в Париже была небольшая квартира. Большинство приглашенных в последнюю минуту отказались прийти из-за беспорядков. Бальзаку пришлось брести домой пешком – экипажи опасались выезжать на улицы. Он обнаружил, что баррикады вплотную приближались к его дому. Войска методично разрушали их, не оружием, топорами. Но эти серьезные события отступили на второй план, когда пришло письмо от Евы. Немедленно сел за ответ: «Вы не можете представить, какие чувства всколыхнул во мне запах этой бумаги… Я ненавижу Францию и готов на всю жизнь остаться в Верховне или Павловске». В тот же вечер Оноре узнал, что король уступил толпе и сдал не слишком популярного главу правительства Гизо, поставив на его место Моле. «Это первый шаг Луи-Филиппа к ссылке или на эшафот, – пророчествует Бальзак. – Разумные люди удручены, но это единственное, что им остается… Вокруг кричат: Долой Луи-Филиппа! Да здравствует Республика! Что с нами будет? Я приведу в порядок свои паспорта – не хочу жить при Республике, да ей и не устоять больше двух недель». И вновь провозглашает необходимость автократии: «Политика не должна знать жалости, только так государство может быть уверенным в своих силах. Признаюсь: видя то, что приходится видеть, лишний раз выступаю сторонником австрийского carceri duri, Сибири и всех форм абсолютной власти. Моя доктрина абсолютизма годна на все времена, ее сторонником стал даже Сюрвиль. То, что случилось в эти два дня, – позор… Это все глупости резонера, сидящего на троне».
В ночь на двадцать пятое февраля Луи-Филипп отрекся от престола. Регентшей стала герцогиня Орлеанская, мать графа Парижского девяти с половиной лет от роду. Король пешком вышел из Тюильри и сел в экипаж на площади Согласия, бежав от своего народа. Но народу не нужна была ни регентша, ни граф Парижский, и, говоря словами Бальзака, «несколько несчастных» провозгласили Республику. Составилось временное правительство, которое никто не мог возглавить. Любопытства ради Оноре вместе с другими зеваками спустился по Елисейским Полям до Тюильри, открытого теперь всем ветрам. Опьяненные победой, повстанцы били зеркала и хрустальные люстры, срывали бархатные занавески, драли картины, жгли книги. Затем вандализм уступил место грабежу – брали все, что попадалось под руку. Это был праздник глупости, жестокости и алчности. Хотя зрелище и внушало отвращение, инстинкт коллекционера взыграл, и Бальзак унес на память куски драпировки и украшения трона, а также несколько тетрадок «маленьких принцев» – графа Парижского и герцога Шартрского. Покончив с Тюильри, бунтовщики беспрепятственно проникли в казармы, где завладели оружием, сожгли принадлежавший королю дворец в Нейи. «Париж во власти последних негодяев. Самые революционные меры с быстротой молнии сменяют одна другую. Каждый гражданин – гвардеец. Наконец, они уже произнесли эти фатальные три слова: свобода, равенство, братство. Все называют друг друга на „ты“… Предвижу гражданскую войну во Франции или войну с Европой», – констатирует Оноре, которого никак не могло успокоить, что в состав временного правительства вошел его друг Ламартин. Напротив, неистовый романтизм поэта внушал опасения: вместо того чтобы успокоить народ, он подогревал страсти необдуманными обещаниями. «Теперь Ламартин! Гарантирует каждому работу, причем работу, которая способна удовлетворить все их нужды… Это сумасшествие. Таково начало. Каков будет конец?»
Глядя на разграбление Тюильри, Бальзак встретил знакомого молодого литератора Жюля-Жака Шамфлери и пригласил к себе на улицу Фортюне. Встреча продолжалась три часа. Добродушно настроенный хозяин был одет в свое знаменитое монашеское одеяние. «Он смеялся много и громко, – будет вспоминать Шамфлери. – Живот его сотрясался от радости, за полнокровными губами скрывались несколько редких зубов, мощных, словно клыки». С неподражаемой уверенностью старшего товарища тот давал ему советы, как устроить свою карьеру. Гость специализировался на коротеньких сказках для газет. Автор «Человеческой комедии» полагал, что такие писания забываются сразу по прочтении. Только романы и театр приносят деньги и известность. В качестве подтверждения своего преуспеяния провел собеседника в «галерею», гостю вдруг показалось, что он прогуливается среди сокровищ кузена Понса.
В тот день Бальзак был в прекрасном настроении. Но страх не заставил долго себя ждать: первого марта на Елисейские Поля вышли десять тысяч рабочих, желавших работать меньше, получая при этом больше, это означало удорожание рабочих рук. «Конец всякой торговли», по словам писателя. Вокруг прятали деньги. Буржуа трепетали. Прошел слух, что Республика хочет национализировать железные дороги, немедленно обвалились акции Северной железной дороги. В газетах царила паника, невозможно было пристроить рукопись ни на каких условиях. Да никто ничего и не читал – политика убила литературу. Дом на улице Фортюне потерял три четверти своей стоимости. На тысячи квартир в Париже не было ни покупателей, ни съемщиков. Одна за другой закрывались лавки, множились банкротства. Все только и говорили, что о выборах в Конституционное собрание, назначенных на апрель. Избирательный ценз был сведен к двумстам франкам, Оноре, будучи домовладельцем, вполне мог выставить свою кандидатуру. Что и сделал, не питая особых иллюзий, исключительно ради того, чтобы еще раз попытать удачи на общественно-политическом поприще. Программа его была проста: сильная власть надолго, которая смогла бы гарантировать «нашу собственность, торговлю и искусства, составляющие богатство Франции». Если не изберут, уедет в Верховню. Ему нечего делать в Республике, где народ станет навязывать свою волю ни к чему не способному правительству.
Во время апрельских выборов республиканцы получили подавляющее большинство голосов. Бальзак довольствовался двадцатью, проявив полное пренебрежение к избирательной кампании. За Ламартина отдали голоса миллион шестьсот тысяч человек. Впрочем, Оноре продолжал упорствовать во мнении, что министр-поэт долго не продержится. Луи-Наполеон был триумфально поддержан в четырех департаментах, что давало ему шансы на скорое воцарение. «У нас разыгрывается какая-то пародия на Империю», – комментировал потерпевший поражение кандидат на место в Конституционное собрание. Сидел в своем особняке на улице Фортюне в окружении редких вещиц и довольствовался хлебом, сыром и салатом. Нервная болезнь дала осложнение на глаза – порой изображение двоилось. Ослепнув, он никогда не завершит свой труд. На что тогда жить? На пожертвования читателей? На милостыню Евы? Доктор Наккар обнаружил еще и нарывы в ушах. Мать советовала пиявки на виски. А любимая вовсе не стремилась видеть его в Верховне и даже советовала взять в качестве служанки молодую, свежую, послушную особу. Пораженный, Бальзак показал это письмо парижской сестре Евы, Алина Монюшко предложила решение, исключавшее и графиню, и служанку, – жениться на ее дочери Полине. Оноре немедленно известил Ганскую об этом нелепом предложении, та была задета, как будто он уже променял ее на другую. Значит, решил Бальзак, ревнует, а следовательно, любит, и у него есть все основания надеяться на женитьбу. Если,
