письмоводителя. Тот стоял на своем, черпая мужество и силы в вере в свою мечту, мать негодовала, Лора плакала и молилась, чтобы ему все удалось, отец не осмеливался ни отговаривать его, ни поддержать. Наконец пришли к компромиссу, некий негласный договор был заключен между частично капитулировавшими родителями и мятежным сыном: за рекордно короткий срок он должен был доказать им, что может стать успешным писателем. Ему позволено было на два года, и ни месяцем больше, остаться в Париже и предаться своей страсти на скудное содержание, достаточное, чтобы только не умереть от голода.
Стесненному в средствах Бернару-Франсуа это казалось лучшим на тот момент решением, госпожа Бальзак рассчитывала, что безденежье скоро заставит Оноре раскаяться в содеянном. Она сняла для него крошечную мансарду на четвертом этаже старого дома на улице Ледигьер, 9, недалеко от библиотеки Арсенала. Заботясь о том, чтобы кто-нибудь из знакомых по кварталу Марэ не узнал о столь странном времяпрепровождении в Париже ее сына, решила, что лучше будет говорить всем, будто он отправился в Альби к кузену. Чтобы избежать нежелательных встреч, Оноре дозволялось покидать свое убежище лишь с наступлением темноты. Жизнью отшельника он должен был расплатиться за то, что марает бумагу в столице, пока семья вынуждена жить в Вильпаризи. «Матушке Болтушке», частенько наведывавшейся в Париж за продуктами, определена была роль «связной» между родителями и сыном. Оноре с сестрами именовали ее теперь «Иридой» – крылатой вестницей богов.
Вспоминая полную лишений жизнь на улице Ледигьер, Бальзак напишет в «Шагреневой коже»: «Нет ничего ужаснее мансарды с желтыми грязными стенами, которая пахнет нищетой… Кровля в ней шла покато, в черепице образовались просветы, и в них сквозило небо. Здесь могли поместиться кровать, стол, несколько стульев… эта клетка не уступала венецианским piombi…[6] Я (про)жил в этой воздушной гробнице… работал день и ночь не покладая рук, с таким наслаждением, что занятия казались мне прекраснейшим делом человеческой жизни… Научные занятия сообщают нечто волшебное всему, что нас окружает… От долгого созерцания окружающих предметов я стал различать у каждого свое лицо; они часто разговаривали со мной… по утрам, стараясь оставаться незамеченным, я выходил купить себе что-нибудь из еды, сам убирал комнату, был в одном лице и господином, и слугой, диогенствовал с невероятной гордостью».[7] Иногда ему приходилось довольствоваться на обед черствым хлебом, размоченным в молоке. Жилье обходилось в шестьдесят франков в год, прачке он платил два су, столько же – за уголь. Нужно было ограничивать себя и в масле для лампы, и в чернилах. Но юноша не жаловался, бедность была предметом его гордости – он выбрал ее сам, чтобы сбросить семейные путы, и был уверен – отсутствие мещанского комфорта только ускорит появление шедевров.
По воскресеньям в его келью иногда заглядывал папаша Даблен, принося отзвуки столичной жизни и рассказы о ближайших, с третьего этажа, соседях Оноре – славных буржуа, у которых хорошенькая дочка, или хозяине, не сомневавшемся в литературном гении того, кто снимает у него мансарду… Когда Даблен пропадал на несколько недель, жадный до новостей Бальзак дружески его упрекал: «Вероломный папаша, вот уже шестнадцать нескончаемых дней я не видел Вас. И это огорчает меня, так как Вы единственное мое утешение». И все-таки самую большую радость доставляют ему письма Лоры, которые регулярно привозит «Болтушка». Порой сестра журит его за расточительность: вместо того чтобы заплатить за квартиру, прачке и купить провизию, он обзавелся зеркалом в золоченой раме. Родители рассержены, и, несмотря на всю свою привязанность к брату, Лора на их стороне: «Дорогой мой Оноре, не помышляй больше о подобном. Я люблю тебя и хотела бы писать тебе только нежные слова, передавая и материнские советы, но я очень недовольна этой покупкой…» Порой сообщает незначительные подробности жизни в Вильпаризи: «Бабуля подарила нам три соломенные шляпки по последней моде, они великолепны, и ты можешь догадаться, как мы ими горды… Окрестности Вильпаризи восхитительны, леса прекрасны. Каждый день с шести до восьми утра я сижу за фортепьяно, и, пока играю гаммы, воображение уносит меня на улицу Ледигьер…»
Лоранс тоже пишет ему. Сестры романтичны и ироничны, судят независимо и смело. Их мнение, особенно Лоры, много значит для Оноре. Ему хочется поделиться с ней – он начал большой труд, но сдерживает себя, сообщает лишь, что «подумывает, прибирается, перекусывает и погуливает», ничего хорошего не сочиняет. И признается: «Этот вздор [план написать роман в письмах] показался мне чересчур трудным, не по силам. Я только учусь и воспитываю свой вкус».
С годами его ненасытная потребность в чтении только усилилась. Бальзак пытается проникнуть в тайны бытия, прибегнув к помощи Декарта, Спинозы, Лейбница, Мальбранша, «сорвать последние покровы, за которыми прячется свет истины». Обращается даже к индийской философии, не забывая о Ламарке и Гоббсе, увязает в противоречивых теориях. Решает сначала обратиться к «Трактату о бессмертии души», которое считает обманом, думает об эссе «О поэтическом гении», делает заметки, бросается переводить «Этику» Спинозы… Но, витая в облаках, не теряет из виду твердой почвы. Поразмыслив хорошенько, приходит к выводу, что славу и деньги, в которых он так нуждается, принесут ему не философские сочинения, а романы или даже пьесы. В то время на роман смотрели как на искусство низкое, театр же пользовался бесспорным уважением, особенно пьесы в стихах. Оноре с легкостью набросал несколько поэм – ни хуже, ни лучше многих других, так почему бы не попробовать написать трагедию в пяти актах александрийским стихом? Великолепная идея приходит ему при чтении истории Кромвеля, написанной Франсуа Вильменом. Он полон решимости и 6 сентября 1819 года сообщает Лоре: «Наконец-то я остановился на „Кромвеле“ (смерть Карла I). Вот уже полгода я обдумываю план и почти составил его. Но трепещи, сестра, мне понадобится семь-восемь месяцев, чтобы все придумать и написать, а потом еще отшлифовать. Главное из происходящего в первом акте уже на бумаге, кое-где есть уже и стихи, но я должен семь-восемь раз обгрызть себе ногти, прежде чем появится первое мое творение… Мне кажется, что если Господь дал мне талант, то самое большое наслаждение – сделать его источником славы в том числе и для тебя, и для бедной матушки. Подумай, какое счастье, если мне удастся прославить фамилию Бальзак! Какая возможность выйти из забвения!.. Когда у меня появляется удачная мысль и я облекаю ее в звучный стих, мне кажется, я слышу твой голос, который говорит мне: „Вперед! Смелее!“ Я прислушиваюсь к звукам твоего фортепьяно и с новыми силами сажусь за работу».
Иногда Оноре оставляет «Кромвеля» и делает наброски «небольшого „античного“ романа» – отдыхает. Или раздумывает над комической оперой по мотивам «Корсара» Байрона. К тому же не следует забывать и о физическом состоянии: чтобы размять ноги, любит пройтись, несмотря на довольно значительное расстояние, до кладбища Пер-Лашез. Читает эпитафии и размышляет о великих людях, что спят здесь вечным сном. Но, «занимаясь поисками мертвых, я думаю лишь о живых», – пишет он сестре. От могильных плит молодой человек переносится взглядом в скрытый дымкой город, лежащий у его ног, – огромный серый муравейник, зажигающий в сумерках окна, и голова идет кругом. Оноре угадывает в нем бесчисленных персонажей романов и читателей, сердца которых ему так хочется завоевать. Он готов пожертвовать всем ради восхищения тех, кто не знает даже о его существовании. Герой «Отца Горио» на последних страницах книги тоже бросит отсюда вызов Парижу: «Теперь – кто победит: я или ты?»
Пока же едва продвигается «Кромвель» – тени авторов великих трагедий лишают Оноре сна. Сумеет ли он быть равным им или удастся их превзойти? И делится с Лорой: «Кребийон успокаивает меня, Вольтер – приводит в ужас, Корнель – восхищает, Расин – заставляет бросить перо». Его приводит в отчаяние мысль, что «великий Расин два года доводил до блеска свою „Федру“». Тем не менее во что бы то ни стало необходимо проторить собственную дорогу, и в том же письме он шутливо обрисовывает ситуацию: «В голове одного юноши, живущего в моем квартале, на четвертом этаже дома номер девять по улице Ледигьер, разгорелся пожар. Полтора месяца пожарные пытаются справиться с огнем, ничего не выходит. Молодой человек страстно увлекся хорошенькой девушкой, которую совсем не знает. Ее зовут Слава». В ноябре 1819 года Бальзак высылает сестре подробный план пьесы, которую не считает неудачей, вот только александрийский стих ускользает от него, и творение его тяжело, неуклюже, условно и в высшей степени банально. Предчувствуя поражение, Бернар-Франсуа с горечью пишет Лоре: «Тот, на кого я более других рассчитывал, за несколько лет почти полностью растратил все сокровища, отпущенные ему природой, и этого я более всего опасался. А все потому, что меня не послушали: он должен был идти по утомительной, усыпанной терниями дороге, ведущей к успеху, а ему все потакали. Вместо того чтобы пробиваться и стать старшим клерком – работа тяжелая и сложная, которая ему не подошла, он увлекся пьесами, именами актеров и актрис… Мне же мучительно видеть, что сын моих старинных приятелей в семнадцать лет уже старший клерк в одной большой конторе… О, как я несчастен, как жестоко наказан, и мне есть в чем упрекать себя в своем отношении к тому, чье будущее виделось мне столь блестящим!»
