Обладая слишком слабым рассудком, чтобы ответить на это важное письмо, Иван важничал, хранил молчание и ждал, когда буря утихнет. Тогда Петр послал в Москву боярина Ивана Троекурова, своего компаньона по детским играм, с приказом объявить Софье, что она должна отправиться в Новодевичий монастырь, недавно выстроенный поблизости от столицы. Подавленная и униженная царевна поняла, что ее партия проиграна. Она, конечно же, сожалела о том, что не умертвила Петра, когда он был еще ребенком, а отправила его вместе с матерью в Преображенское. Снисходительность в политике редко бывает отплачена. Но Петр, в свою очередь, проявил милосердие. Он мог бы казнить Софью. Ее брат Иван не сделал ничего, чтобы защитить ее. И она следовала по дороге в монастырь, испытывая чувства горечи и облегчения одновременно. Ее имя отныне было исключено из всех официальных документов. Келья стала ее царством.
6 октября 1689 года Петр победоносно отправился в Москву, за ним следовали его двор, бояре, потешные и стрельцы. У въезда в город собрались жители, чтобы приветствовать его. Колокола звонили в честь его возвращения. Когда кортеж проезжал мимо, к нему со всех сторон склонялись головы. Петр, который трепетал, как осенний листок, в ночь с 6 на 7 августа, был опьянен реваншем. Брат Иван ждал его на ступенях Успенского собора, он сделал шаг навстречу, поддерживаемый двумя боярами, и упал в объятия Петра. Толпа кричала от радости и плакала от волнения. Сильный великан с загорелым лицом и в сияющем венце обнимал инвалида. Петру было семнадцать лет и четыре месяца.
Глава IV
Немецкая слобода
Когда Петр подвел итоги своих действий за последние месяцы 1689 года, он остался доволен результатами, которых добился. Софья в монастыре искупала вину за дерзкое желание завладеть троном, главные ее сторонники были обезглавлены или сосланы, стрелецкое войско вновь обрело дисциплину, народ успокоен, удовлетворен и опять доверяет власти. Жалкий царевич Иван, забытый в глубине кремлевских покоев, проводит все свое время с женой, которая его обманывает, и со своими дочерьми, которые, возможно, и не его вовсе.[15] Иностранные дипломаты считали, что Петр, у которого теперь были развязаны руки, должен взять бразды правления. Голландский посол Ван Келлер писал: «Как царь (Петр) был очень умным и проницательным, и в то же время он умел добиваться привязанности от каждого и показывал явное пристрастие к военным, от него ждали героических акций и предвещали день, когда татары обретут наконец хозяина».
Но Ван Келлер сильно ошибался. Отдав все силы борьбе за власть, Петр не испытывал никакого желания использовать свои преимущества. Говорили, что это нечеловеческое усилие опустошило его и он не чувствовал себя готовым нести то бремя ответственности, которое на него возлагали. Царя больше интересовали военные игры, пирушки и любовные игры со служанками, а не политика. Он не любил работу в кабинете. При первой же возможности он убегал из Кремля, из этой мрачной и торжественной золотой клетки, которая полнилась монахами и придворными, чтобы побегать по улицам, покомандовать своим войском или встать за штурвал ботика на Плещеевом озере. В деле управления государством он очень полагался на свою мать, слабую и невежественную Наталью Кирилловну. Она действовала с помощью трех бояр, патриарха Иоакима и Думы. Это общество было настроено воинственно и ретроградно. По настоянию патриарха иностранцы, столь любимые Петром, были обвинены в ереси, вновь начались религиозные споры вокруг Библии, из страны высылали иезуитов, на Красной площади был заживо сожжен немец Кульманн…
Петра раздражала эта нетерпимость, однако он не считал необходимым вмешиваться в события. Отвлекаясь от своих занятий, ему приходилось время от времени наносить визиты жене. Милая и заурядная Евдокия была образцовым продуктом русского терема. Она умела читать и писать, краснела по каждому поводу, верила в сны и во всяческие суеверия и была скорее сентиментальной, нежели чувственной рядом со своим страстным супругом. Она называла его «моя радость», «мое сердце», «мой свет», «моя маленькая лапка» и покорно подчинялась всем его требованиям в надежде зачать ребенка. И хотя дни, когда Петр проводил в супружеской постели, были редки и приносили зачастую разочарование, Евдокия забеременела и благополучно родила на свет 19 февраля 1690 года сына, царевича Алексея. [16] Рождение первого сына было для Петра даром небес, уверенностью, что жизнь его рода будет продолжена, а не умрет вместе с ним. Царь кричал от счастья, хохотал во все горло, стискивал в порыве признательности запястья молодой роженицы, пил водку, приказал палить из пушек и вскоре, оставив измотанную мать и кричащего младенца, вернулся к своей холостяцкой жизни в гостеприимные дома Немецкой слободы, где его ждали другие женщины, более опытные и располагающие к себе. Однако он вернулся в Кремль на пиршества, которые, как и полагалось, были устроены в честь счастливого события. Весь город участвовал в этом ликовании. Люди одинаково радовались и во дворцах, и в избах. «После рождения царевича ничего не делали, а только устраивали пиры и гулянки настолько широко, насколько возможно, – писал голландский посол Ван Келлер. – Однако эти развлечения почти всегда сопровождались значительными повреждениями, беспорядками, драками и преступлениями… Для многих это плохо заканчивалось… Было бы лучше, если бы дни таких чествований Бахуса были отменены, потому что благовоспитанные люди не могли выйти из дома, чтобы не быть оскорбленными, несмотря на то что во многих местах в городе стояли военные посты, чтобы помешать пьяному насилию».[17]
Как только закончились празднества, посвященные рождению царевича, 27 марта 1690 года скончался патриарх Иоаким. В своем «завещании» он призывал царя отказаться от встреч с иноземцами, лишить их командных постов в армии, не давать строить кирхи в Немецкой слободе и ввести смертную казнь для тех, кто проповедует обращение в другую веру. Таким образом, патриарх озвучил отвращение русского народа к людям, приехавшим из других мест, которые говорили на непонятном языке, молились в сараях, не почитали Богородицу и – о ужас! – ели траву, называемую салатом, «совсем как скотина». Вовсе не думая слушаться указаний покойного, Петр предложил сделать его преемником просвещенного и либерально настроенного псковского митрополита Маркелла. Но царица Наталья Кирилловна, которая не разделяла приверженности сына ко всему западному, следуя советам духовенства, оказывала предпочтение митрополиту Казанскому Адриану. Предлогов, чтобы отодвинуть Маркелла, оказалось достаточно: этот священник говорил на «варварских» языках (каковыми являлись латынь и французский) и к тому же его борода не была достаточной длины.
Раздраженный этим решением, Петр вновь испытал необходимость избавиться от опеки всемогущего духовенства. Русская Церковь образовала государство в государстве со своим огромным богатством, бесчисленными землями, не облагаемыми налогами, своим собственным правосудием, крепостными крестьянами и собственными укрепленными крепостями-монастырями. Патриарх, избранный церковным собором с одобрения царя, становился независимым от государя сановником, который не подчинялся никому. От него зависели митрополиты, архиепископы, епископы, монахи, попы. Монахи были холостыми и, как правило, хорошо образованными; попы – женаты, несчастны, необразованны. Они не имели доверия у народа, который видел в них не проводников Божьей воли, а простых служителей культа с красивыми голосами и торжественными жестами. Чтобы утвердить преимущество духовной власти над временной, царь по традиции принимал участие в церковной процессии, проходившей в Вербное воскресенье в Москве. Он должен был вести под уздцы осла, везущего патриарха. Петр отказался следовать этому обычаю. Его так и не увидели покаявшимся и идущим со склоненной головой рядом с ослом, на котором вальяжно устроился глава Церкви в своих самых дорогих одеждах. Царь продолжал дружеские отношения с обитателями Немецкой слободы. Ксенофобия Иоакима, Натальи Кирилловны и думского боярства становилась для него невыносимой, как и все, что ему напоминало о старой Руси. Петр хотел сбежать от этих обычаев предков, в которых ему было тесно, как в тяжелых одеждах с запахом ладана и плесени. Взбунтовавшись против традиций предков, он обедал у генерал-майора Патрика Гордона. В пятьдесят пять лет Гордон вступил в русскую армию, воевал в Швеции, Германии, Польше, участвовал в двух печально известных кампаниях Василия Голицына в Крыму, в нескольких коммерческих миссиях в Англии. Именно он дал Петру инструкторов для обучения его потешных полков. Во время государственного переворота именно он убедил иностранных офицеров выступить против регентши и присоединиться к царю в Троице-Сергиевой лавре. С того дня он стал другом и советчиком Петра, которому нравился рыцарский характер генерала, знание западных нравов и его суровая мудрость с налетом педантичности.
Другим «другом и советчиком» молодого государя стал швед Франц Лефорт, который также примкнул к
