руках и без ничего, без того, что можно сварить в котелке!
– То, что этот брак вызывает ваше неудовольствие, отец, я понимаю, – сказала Софи. – Но поскольку Мари любит этого человека…
– Она его не любит! Она побежала за ним, как охотничья собака!
– Потому что после вашего запрета уже не могла встречаться с ним обычным образом.
– Значит, по-вашему, я должен был уступить грязной уловке этого охотника за приданым?
– Вы должны были посоветоваться с дочерью, прежде чем что-либо решать!
Михаил Борисович чрезвычайно медленно произнес:
– В России, если ничего не изменится, не дети, а родители обладают исключительным правом на мудрость и власть!
– Это правда, – поддержал его Николай. – Но если Мария совершила ошибку, безумный поступок, она не преступница. Дайте ей шанс раскаяться, искупить свою вину, вернуться к нам!
Михаил Борисович резким движением руки рассек воздух перед собой:
– Нет! Нет! Она ослушалась и опозорила меня! Замужняя или нет, но она не переступит больше порога этого дома! Если я встречусь с нею, то плюну ей в лицо! Что же касается соблазнителя, пусть не вздумает появляться на моих землях! Сегодня же вечером я прикажу моим людям стрелять в него, если увидят!..
Ответом ему было ледяное молчание. Михаил Борисович посмотрел на сына, на сноху и заметил, что они оба осуждали его горячность. Тогда вспышка недоверия промелькнула в его зрачках. Снизив тон, он сказал:
– Что это вы разглядываете меня так? Не на ее ли стороне и против меня, случайно? Я требую, чтобы вы порвали всякие сношения с этой мерзавкой!
– Нет, отец, – спокойно сказала Софи. – Если она выйдет замуж за Седова, я поеду на ее венчание.
– Я тоже, – подхватил Николай.
Михаил Борисович приподнялся за письменным столом и вытянул голову, как черепаха:
– Ваше присутствие на церемонии было бы оскорбительным для меня! В глазах всего света это означало бы, что вы признаете правоту Марии!
– Разве молиться за кого-то в церкви – то же, что признать чью-то правоту? – спросил Николай.
– Она не заслуживает, чтобы за нее молились! – взревел Михаил Борисович.
– Вы говорите не как христианин! Несмотря на всю вашу злобу против моей сестры, вам следовало бы пожелать ей счастья!
– Я не только не желаю его, но, надеюсь, она очень дорого заплатит за то, что позволила себе не считаться с моей волей!
– Не думали ли вы то же самое о Николае, когда он женился на мне без вашего согласия? – мягко спросила Софи.
Михаил Борисович резко обуздал свой порыв, и прошлое заволокло ему глаза.
– Признаете ли вы, что ошибались, и, несмотря на ваши опасения, мы создали счастливую семью, – продолжила Софи. – Со временем все уладится в жизни Марии, как это произошло с нами, и может быть…
Замерев, Михаил Борисович оценивал глубину своего одиночества. Женщина, принижающая его взгляды, была той, к кому он как раз испытывал наибольшую нежность и уважение. Он испугался, что впредь не сможет рассчитывать ни на кого. Все близкие бросили его. Ярость вновь охватила Михаила Борисовича, и он ударил ладонью по столу.
– Вам не надо было напоминать мне об этом, Софи, – сказал он. – Это точно! У меня лишь двое детей, и оба восстали против отца! Оба построили свою жизнь так, как им хотелось! Для обоих я был всего лишь старым идиотом, которого легко переубедить, одурачить!..
Увлекшись своей речью, он почувствовал, что перешел границы: Софи могла подумать, что он поставил ее и ужасного Седова на одну доску. Не зная, как исправить положение, он пробормотал:
– Вы понимаете, что я хочу сказать, Софи? Вас это не касается, но в конце-то концов согласитесь, что дочь вслед за сыном… Это немало!.. Это слишком!..
– Да, отец.
– Я еще существую!..
– Разумеется.
Он умолк, грудь ему сдавило. Волнение было слишком сильным, и, чтобы унять его, он направился к иконе и сложил ладони. Спускался вечер. Вокруг дома дул осенний ветер и забрасывал в окна струи дождя. Николай вдруг вспомнил, что наступила суббота, и Дарья Филипповна с трех часов пополудни ждала его в китайском павильоне. Потрясенный бегством сестры, он забыл о свидании. Теперь было слишком поздно! Она, должно быть, уехала, опечаленная и рассерженная. «Какая досада!» – подумал он, не будучи в этом уверен. В глубине души эта задержка устраивала его. Верный муж поневоле, он наслаждался радостью легко доставшейся ему моральной победы. Он дал себе слово не встречаться более с Дарьей Филипповной несколько недель, может быть, и несколько месяцев… Чтобы утвердиться в своем намерении, он взглянул на Софи пылко и с чистой совестью. Но она смотрела лишь на своего свекра. Стоя на коленях перед ликом святого, Михаил Борисович молился, вздыхал, крестился. Наконец, он вернулся к своему письменному столу, грузно присел и обратил в полутьму свое усталое лицо. Софи предположила, что молитва сделала свое дело и что он простил Марию, еще не признав этого. Он взял в руки разрезной нож, внимательно осмотрел его и вдруг сказал:
– Теперь я мыслю абсолютно ясно. У меня больше нет дочери. Я даже не хочу знать, что станет с той, кто претендует на это звание. Но, разумеется, я не запрещаю вам посещать ее. Вы можете пойти на ее венчание и даже на ее похороны! Что касается меня, то я не появлюсь ни на той, ни на другой церемонии!
Эти слова прозвучали в комнате как смертный приговор. Меж ресниц Михаила Борисовича блестел холодный яростный взгляд. Софи поняла, что он останется на этой горделивой позиции.
– Мне вас жаль, отец, – сказала она.
И знаком предложила Николаю покинуть вместе с ней кабинет.
4
Незадолго до Рождества родственник Кости, проездом побывавший в Пскове, передал Николаю французские брошюры, попавшие в Россию, не вызвав подозрений у властей. В этой груде было несколько сочинений графа Клода-Анри де Сен-Симона, чье аристократическое имя, должно быть, ввело в заблуждение цензоров.
Николай с упоением углубился в философию этого благородного человека, который, поездив по миру, надеялся улучшить с помощью науки жизнь человечества и прежде всего самого многочисленного и самого бедного его сословия. Перестроить общество, исходя из того, что труд есть основа всякой иерархии; осудить праздность, как преступление, противное человеческой природе; передать управление страной элите, составленной из ученых, деятелей искусства и промышленников; реформировать семью и собственность; Николай пытался сопоставить все эти теории с русской реальностью! Увлекшись темой, он попытался даже написать конституцию. Но основные положения согласовывались плохо… Софи была права: трудно было подчинить одному и тому же Закону столь различные существа, как мужики, буржуа, военные, помещики и дворяне. По этому поводу у них состоялся серьезный разговор. Она призналась ему, что сбита с толку характером русского народа с тысячью его противоречий, которые усложнят задачу любого, будь то самодержавного или республиканского правительства.
– По сути, – сказала она, – мне кажется, что пейзажи, окружающие вас, влияют на способ вашего существования. Огромные равнины, покрытые снегом в течение полугода, серое небо, обширная глушь повергают вашу душу в вялую задумчивость. Чтобы отвратить это зло, вы вынуждены искать бодрящие ощущения: азарт, игры, волнение танца, прерывистый ритм песен, шумные светские развлечения, горячность дружеских дискуссий, радости застолья, скачки на санях, пылкость любовных похождений, все, что может избавить от монотонности затворнического существования, становится для вас неудержимой потребностью!
Он посмеялся над столь французским описанием славянского характера, но согласился, что некоторые особенности точно подмечены. Будто бы для того, чтобы поддержать мнение Софи о загадочной необузданности русских, очень скоро ею было получено восторженное письмо от Марии, сообщающей, что
