заметно, как он то и дело исподтишка поглядывает сюда.
Николай с досадой передернул плечами: ну вот, этот соглядатай, этот солдафон в генеральском мундире погубил его счастье, все испортил, и ко всему еще он-то ведь наверняка понимает по-французски! Боже мой, хотя бы Софи сумела преодолеть смущение! А она улыбкой подбодрила мужа:
– Ничего, ничего, – сказала она. – Это все пустяки! – и, переведя дыхание, добавила: – Николя, у меня дурная новость, но я обязана сказать: твоя сестра…
– Я знаю, – перебил Николай, – это чудовищно! Но как, как это произошло?
– Потом объясню, позже…
– У меня в голове не укладывается, что Маша, моя Машенька…
– От кого ты узнал?
– От отца!
Софи, кажется, сильно удивилась. Или возмутилась?
– Как?! – воскликнула. – Он писал тебе?
– Да.
– Но Михаил Борисович обещал мне не делать этого! Обещал!
– Ну и что? Солгал, как обычно, – с бешенством выпалил он. – Почему тебя это удивляет? Он же чудовище! И ненавидит меня! Это письмо… Если бы ты видела это письмо… Грязь, гадости, сплошное вранье!.. Он писал, что ты меня больше не любишь, что ты не хочешь меня видеть… никогда в жизни… Но почему ты не написала сама?
– Я написала… Только, наверное, поздно… Мое письмо ушло 14 декабря… Пришло, должно быть, когда ты уже тут был…
Николай задумался. Возбуждение сменилось глухой тоской.
– А что ты там написала? – неуверенно спросил он.
– Не все ли равно!
– Нет… То же самое, что и мой отец?
Софи не ответила, и эта начавшаяся игра в прятки отбросила узника снова на край бездны. Он больше не в силах терпеть в их отношениях не только лжи, но даже простого недоразумения, между ними не должно быть ни малейших недомолвок! Николай бросился к ногам жены.
– Какое же я ничтожество! – почти простонал он.
Она прикрыла ему рот ладошкой, но он продолжал шептать сквозь тонкие пальцы:
– Скажи, как ты можешь любить меня? Все еще любить меня – до сих пор? Меня – такого, как я есть?
– Никогда не спрашивай так! – голос ее дрожал.
Его как ударило: догадался, это же очевидно! Отстранился, посмотрел на жену с недоверием, с тревогой и тихо произнес:
– Я все понял, Софи… Ты пришла ко мне из милосердия… Если это и впрямь так, умоляю, уходи!.. – Он стал повторять, как в бреду: – Уходи, уходи, Софи, уходи…
Ни один мускул в лице гостьи не шевельнулся, только глаза наполнились слезами. Николай понял, какую обиду нанес любимой, и бешено замотал головой:
– О, прости меня! Я сам не знаю, что говорю! Прости! Ты здесь, рядом со мной, после всего, что произошло, а я…
– Тише, тише, Николя! Нас же слушают…
– Мне все равно! Безразлично! Пусть все слушают! Я люблю тебя!
Генерал Сукин кашлянул, устроился в кресле поудобнее и принялся чистить ногти заостренным концом палочки из слоновой кости. Николай готов был убить его ради того, чтобы на пять минут остаться с женой наедине, без свидетелей, но… Уткнувшись лбом в колени Софи, он повторил – тихо и нежно:
– Люблю тебя…
– И я, Николя. И я тебя люблю тоже.
– Но что с нами будет? Я погиб и увлекаю тебя за собой!
Она стала поглаживать ему волосы – так ласково, что дрожь пробежала по всему телу несчастного. Нервы его были натянуты до предела.
– Надо надеяться, – сказала Софи. – Со всех сторон говорят, что приговор будет вынесен не столь уж суровый.
– Не могу поверить, что меня вот просто возьмут да отпустят в один прекрасный день!
– Вот увидишь, так и будет!
– И ты согласишься, чтобы я вернулся к тебе?
Она приподняла голову мужа обеими руками, всмотрелась в него влюбленным взглядом… потом внимательным… потом сокрушенным… и горестно сказала:
– До чего же ты отощал… настрадался, верно!
– Если я вернусь и мы будем вместе, ты увидишь, я стану совершенно другим человеком!.. Достойным тебя, достойным нашей любви!.. Я столько понял в тюрьме!.. Мне все стало ясно, я сам стал ясным изнутри, я стал серьезным!.. Поверь мне, умоляю тебя, поверь… Начинай верить прямо сейчас!..
Только в этот момент Николай разглядел, как она одета: совсем простое серое платьице, кружевной воротничок, скромная черная шляпка с белым перышком… И теперь не мог насмотреться на гордую головку на высокой шее, милое тонкое лицо, темные глаза с золотыми искорками, легкие изящно вырезанные ноздри, бархатную тень над верхней губкой… Столько грации, столько чистоты… нет, это просто лишает последних сил… Он прошептал:
– Как ты прекрасна…
И сразу увидел со стороны себя самого: нищий в грязных тряпках у ног элегантной женщины.
– А я-то… я грязный… от меня дурно пахнет… – выговорил он с отвращением.
Генерал Сукин вытаращил глаза, брови полезли вверх. Софи, с вызовом поглядев в его сторону, помогла мужу подняться, усадила рядом с собой, обняла – словно хотела убаюкать. Но он все еще не решался прижаться к ней в засаленной своей одежде.
– Ты еще сможешь прийти? – спросил, наконец, Николай.
– Мне обещали.
– А когда?
– Еще не знаю. Скоро…
– А пока – что станешь делать?
– Подавать прошения… Вот уже два месяца я стучу во все двери, возобновляю все знакомства, завязываю новые…
– Значит, ты уже два месяца в Петербурге?
– Да, Николя, как раз два месяца. Сняла маленькую квартирку на Васильевском.
– Ты тут одна?
– Нет, со мною Никита.
– Как это? Бросил работу?
– Бросил. Сказал, ему больше нравится быть моим слугой, чем свободным работником у других.
– Чудесный он парень!
– А знаешь, кто больше всех помог мне в хлопотах? Ипполит Розников!
– Это животное! – проворчал Николай.
– Неправда! Он был очень, очень мил со мною, ужасно деликатен… И он не перестал быть твоим другом, опровергая все твои идеи… наши идеи… Именно он устроил мне встречу с генералом Бенкендорфом и великим князем Михаилом Павловичем. Видишь, какие теперь высокие у нас покровители!
– Дорогая моя, любимая моя, ты делаешь все это для меня – для меня, который и сотой, тысячной доли таких забот не достоин, который…
Софи прервала его:
– Давай-ка лучше поговорим о тебе. Как ты себя чувствуешь? Здоров ли? Что делаешь целыми днями в своей камере? Достаточно ли хорошо тебя кормят?
– Мадам, – поднялся из кресла генерал-соглядатай, – сожалею, но вынужден сообщить, что свидание окончено.
