– Наверное, тут какая-то ошибка, ваше превосходительство! – пробормотала она.
– Никакой ошибки!
– Кто мог прислать такую сумму?
– Ваши родственники.
– Родители?! Из Франции?!
– Да, родители, но не совсем из Франции. Они написали вашему свекру и поручили ему…
Она в бешенстве оборвала губернатора:
– Все это ложь!
– Помилуйте! Михаил Борисович Озарёв сопроводил деньги письмом, в котором объясняет…
– Он лжет!
– Ну, почитайте сами…
Генерал протянул ей лист бумаги. Она узнала почерк старика и оттолкнула письмо.
– Он лжет! – повторила Софи. – Цензура не позволяет ни мне писать родителям, ни им писать мне. Между Францией и Сибирью не существует в этом смысле никакой связи, и потому мои родители понятия не имеют даже о том, где я сейчас нахожусь. Еще меньше я верю в то, что они могли прислать деньги…
– Конечно же, прямо вам не могли! – усмехнулся Лепарский. – И никто не говорил, что это так. Не имея возможности связаться с вами, ваши родители обратились к Михаилу Борисовичу Озарёву за новостями о вас и попросили вашего свекра переслать сюда все, в чем вы могли бы нуждаться…
– А я вам говорю, что эти деньги не от них, а от него самого!
– Да зачем ему прятаться за спины ваших родителей?
– Потому что он знает: от него я и гривенника не возьму!
– Отчего же?
Софи просто уже трясло от бешенства, и чем больше она старалась овладеть собой и успокоиться, тем сильнее ощущала, насколько все это ее раздражает и насколько она слаба…
– Оттого только, что он вел себя по отношению ко мне и к своему сыну гнусно, гадко, непростительно мерзко!
Лепарский немного подождал, надеясь, что Софи уточнит свои обвинения, но, в конце концов, понял, что этого не произойдет, и тихонько произнес:
– Видите ли, госпожа Озарёва, сколь бы ни была велика провинность вашего свекра, я не могу одобрить того, что вы делаете сейчас. Даже если бы я был совершенно уверен, что деньги присланы лично им, я и тогда сказал бы: Михаил Борисович хочет – пусть на свой манер – показать вам, что раскаивается в содеянном, а значит, вы как христианка не имеете права помешать человеку исправиться, замолить грех благодеянием. Но ведь, что бы вы ни думали, остаются сомнения: а вдруг все-таки эти деньги присланы вашими родителями? В подобном случае, отвергая их, вы совершаете преступление, да и глупо это все… Получается, хоть так, хоть так, вам следует их принять!
Софи замотала головой, яростно показывая: нет, нет и нет! Но тем не менее практичным своим умом она понимала, что комендант рассуждает верно. Лепарский об этом догадался и заговорил уже более громко и уверенно:
– Признайте же: вы упрямитесь только из гордости!
– Возможно… Однако гордость – это все, что нам остается. Нам, отверженным. Ради Бога, не предлагайте нам с нею расстаться!
– Говоря так, вы думаете только о себе!
– Мне-то казалось, наоборот, потому что…
Генерал не дал ей договорить:
– Ах, сударыня, ах, дорогая моя мадам Озарёва, как же легко вы выходите из себя и как же легко вы поддаетесь иллюзиям!.. Вы забываете, что благополучие, не только благосостояние вашего мужа и его товарищей зависит от суммы, которую каждый вносит в общий фонд. Разве вы не понимаете, что трагическая ситуация, в которой вы все волею судеб оказались, должна возвысить вас над мелкими семейными неурядицами? Разве вам не следует забыть в Чите обо всех распрях из-за первенства, обо всех амбициях, обо всех уколах, нанесенных самолюбию? Разве не утихло навеки злопамятство прежних дней? Разве вы не ощущаете, что стали выше всего этого? Разве не стало для вас самым важным, самым существенным одно-единственное: добиться любыми способами возможности осуществлять поистине братскую взаимопомощь в среде тех, кого общая беда свела здесь, на каторге?
Она не сказала ни слова, но урок был принят ею с какой-то стыдливой, но пылкой признательностью, которую она сдерживала, потому что остатки гордости мешали вслух признать правоту Лепарского. А генерал ловко помог собеседнице уклониться от этого.
– Впрочем, – непринужденно продолжил он, – я ведь и не спрашиваю вашего мнения по этому поводу. Я уже внес в кассу пять тысяч рублей на ваш счет. И вы можете теперь поступать с ними как угодно: хотите истратить – тратьте, хотите, чтобы лежали там, на счету, пусть лежат…
Его ворчливо-властный тон вернул ей спокойствие. Больше не хотелось думать о последствиях, каких-то практических выводах, она испытывала глубокое облегчение, граничащее с надеждой. Еще немного – и она начнет его благодарить… Она встала, взволнованная, смущенная… Но он посмотрел на Софи поверх очков с ласковой насмешкой и неожиданно спросил:
– Вы очень торопитесь, сударыня?
– Н-нет…
– Уделите мне тогда, пожалуйста, еще минут пять… Я… Я, так сказать… я нуждаюсь в одной услуге… или лучше… мне нужен ваш совет…
Софи не могла скрыть удивления этим всемогущим человеком, который обращается к ней за содействием.
– Генерал! Я даже не представляю, чем – в своем-то нынешнем положении – могу быть вам полезна!
– Да я насчет бракосочетания Анненкова и Полины Гебль. Понимаете, я согласился быть у них посаженым отцом, как положено по православному обычаю…
На самом деле всем было известно, что Лепарский сам попросил взять его в посаженые отцы, чтобы показать таким образом, что расположен к декабристам, снисходителен к ним, Анненков же не решился ответить отказом на подобную милость, хотя она его и стесняла.
– Поздравляю, ваше превосходительство! – уклонилась от прямого ответа Софи.
Он покашлял, потеребил очки, затем, сокрушенно вздохнув, наконец выговорил:
– Но я же… я же католик!.. И я никогда подобного не делал!..
– Так что, вы просто хотите узнать, что входит в ваши задачи на свадьбе?
– Вот именно! Я, конечно, мог бы справиться у этих господ… но… ох, признаюсь, я так боюсь их удивления, улыбочек… А вы, раз вы сами католичка, наверное, лучше меня поймете…
Софи расхохоталась.
– Право, генерал, не беспокойтесь, вам совершенно не о чем тревожиться! Ваша роль будет проще некуда!
Объясняя коменданту, что ему придется делать во время венчания, она подумала, не притворяется ли Святослав Романович непонятливым только ради того, чтобы продлить разговор. И тут же насторожилась. Если уважение заключенных к их тюремщику и тюремщика к заключенным еще как-то возможно, то о взаимном доверии даже вопроса не возникает! Каким бы Лепарский ни выглядел приветливым, как бы ни был вежлив с ними, здесь он прежде всего затем, чтобы помешать другим людям жить свободно. А когда он пытается с ними сблизиться, какие могут быть сомнения в том, что его симпатия большею частью зиждется на профессиональном любопытстве… И, окружая их заботами и вниманием, он попросту хочет разоружить недовольных. Все эти мысли промелькнули в голове Софи с немыслимой скоростью, и отсвет их, вероятно, появился в глазах, потому что генерал внимательно посмотрел на собеседницу, похоже, догадался, о чем она думает, и помрачнел. Лицо его сразу же отвердело, приобрело строго официальное выражение, он поклонился Софи и сказал:
– Благодарю вас, сударыня, и не смею больше задерживать. Не забудьте, что почта уходит послезавтра, и если у вас есть письма для передачи мне…
Она молча вышла. А комендант, вместо того чтобы сесть за стол, принялся мерить шагами комнату,
