дворянства. Софи боязливо распечатала конверт, дрожащей рукой протерла стекла лорнета и прочла следующее:
«Сударыня!
Мне выпала тяжкая обязанность сообщить вам о том, что ваш племянник, Сергей Владимирович Седов, скончался при трагических обстоятельствах седьмого февраля сего года. В поместье господина Седова начались волнения, он попытался урезонить своих крестьян и был подло убит ими. Разумеется, злодеи были немедленно арестованы, предстали перед судом и были сосланы в Сибирь. Почтовая связь между нашими странами на время войны была прервана, и я не смог известить вас вовремя об этих событиях, за что покорно прошу меня простить. В соответствии с завещательными распоряжениями Михаила Борисовича Озарёва после кончины Сергея Владимировича вы остаетесь единственной наследницей имения. Бумаги, удостоверяющие это положение вещей, направлены в генеральное консульство России в Париже, которое передаст их в канцелярию министерства иностранных дел. Вас, несомненно, в ближайшее время пригласят в это высокое учреждение. Думаю, нет необходимости говорить вам о том, что с согласия губернатора я поставил в Каштановке управляющего с тем, чтобы он распоряжался использованием ваших земель в ожидании решений, которые вы примете в этом отношении…»
Софи дочитала письмо до конца с ощущением, что все это происходит не вполне наяву. Атмосфера кошмара, из которой она вырвалась, покинув Каштановку, вновь начала ее окутывать; вернулось чувство принадлежности к лишенному логики миру, где можно ожидать любого проявления грубости, любого насилия, где господа и крепостные связаны между собой странным договором о жестокости, где богатство и нищета взаимно питают друг друга, где душа мертвых проникает в плоть живых… Когда Сережа приказывал пороть своих крестьян, знал же он, что каждый удар ему зачтется! Он знал это и не мог удержаться от того, чтобы делаться все более и более безжалостным, – словно не терпелось довести дело до развязки, которая принесет гибель ему самому. Бездна неодолимо притягивала его. Каштановские господа падали в нее один за другим, никого эта участь не миновала. Над их семьей, над их родом тяготело проклятие. Это суеверное представление раздражало Софи, и она, досадуя сама на себя, то отвергала его, то снова ему поддавалась. Представляла себе Сережу – обезображенного, залитого кровью, думала о сосланных в Сибирь мужиках, о том, в каком смятении, должно быть, сейчас умы во всех деревнях, и все ходила взад и вперед по гостиной, металась от стены к стене, стараясь как-нибудь успокоить нервы. Внезапно она укорила себя в том, что, скорее всего, обвинила племянника необдуманно. Пав под ударами своих крестьян, он тем самым доказал, что и отец его вполне мог быть убит точно так же. Потому теперь, что бы она там ни думала, следовало признать, что доведенные до предела крепостные вполне способны убить своего господина. Да, но что из этого следует?.. Подозрения, касавшиеся Сережиных действий, были слишком тяжкими для того, чтобы их рассеял этот, один-единственный довод. Был ли он или не был отцеубийцей? Ответ на этот вопрос, каким бы он ни был, нисколько не умалял Сережиной вины перед мужиками. И она не станет по нему плакать после всего, на что насмотрелась в Каштановке! Но как же ей разузнать побольше об обстоятельствах убийства? Должно быть, лучше всего обратиться в российское генеральное консульство.
Фиакр в два счета домчал ее к дому 33 по улице Фобур-Сент-Оноре. Софи пересекла посыпанный песком двор, взошла на крыльцо под стеклянным навесом в виде ротонды. На верхней ступеньке ее встретил швейцар с широкой золотой перевязью, осведомился о том, что сударыне угодно, и передал ее с рук на руки какому-то секретарю с цепью. В консульстве и посольстве, расположенных под одной крышей, все было перевернуто вверх дном: после двухлетнего отсутствия служащие заново устраивались на рабочих местах. В обширной, точно собор, прихожей громоздились некрашеные деревянные ящики, лежали кучи соломы. Рабочие закрепляли на парадной лестнице красную ковровую дорожку. На площадке второго этажа Софи пришлось подождать, пока служащий, который ее провожал, о ней доложит. Тот вскоре вернулся и на дурном французском сообщил ей, что господина генерального консула на месте нет, но его личный секретарь, господин Скрябин, сочтет за удовольствие ее принять.
Она думала, что увидит перед собой важную на вид особу, но личный секретарь оказался невысоким молодым человеком, свеженьким, белокурым и румяным. Он сидел под огромным портретом Александра II. Видимо, это была первая заграничная должность господина Скрябина, потому что его, казалось, чрезвычайно возбуждало и пьянило сознание того, что он находится в собственном кабинете и принимает даму. Когда же Софи изложила цель своего визита, он возликовал. Только накануне он получил сообщение об этом деле и теперь не мог опомниться от восторга: как же, такой счастливый случай – вот прямо сейчас, не сходя с места, проявить свою осведомленность. В течение минуты господин Скрябин исполнял пантомиму, изображая перегруженного делами дипломата, рылся в своих архивах, отыскивая понадобившийся документ. Затем, внезапно вспомнив, что речь вообще-то идет об убийстве, мгновенно напустил на себя скорбный вид и подтвердил, что Сергей Владимирович Седов действительно отдал Богу душу 7 февраля сего года.
– Весьма печальное стечение обстоятельств! – со вздохом произнес он.
– Как это произошло? – спросила Софи.
– В лежащем сейчас передо мной донесении сказано, что Сергей Владимирович Седов хотел отправить своих крестьян на ночную работу: они должны были расчищать от снега дорогу, пересекающую поместье. Мужики отказались ему повиноваться. Он верхом выехал им навстречу. Произошла ссора. Эти несчастные осмелились поднять руку на своего господина… Мне очень жаль, сударыня, что я вынужден сообщать вам такие жестокие подробности!.. Но подчеркиваю: вынужден. И позвольте мне хотя бы выразить вам соболезнование!..
В душе Софи его сочувствие настолько не встретило отклика, что ей стало даже неловко. Конечно, не в ее привычках было притворяться огорченной, чувствуя себя совершенно спокойной, однако следовало соблюдать приличия. Поблагодарив Скрябина, она спросила:
– Из каких деревень были убийцы?
– Из Крапинова и Шаткова.
– Знаете ли вы в точности, кто из мужиков был осужден?
– Да… подождите одну минутку…
Господин Скрябин прочел список из шести имен. Ни одного из них Софи прежде не слышала и теперь испытала облегчение.
– Но, – продолжал Скрябин, – все уже уладилось. Как вам, должно быть, уже написал псковский предводитель дворянства, вашим поместьем занимается управляющий. Стало быть, у вас есть время подумать, прежде чем на что-либо решиться.
Софи ошеломленно уставилась на него. Она как-то до сих пор не осознавала, что сделалась единственной владелицей Каштановки. Все эти поля, все эти деревни, все эти мужики! Что ей с ними делать теперь, когда она живет во Франции? Освободить крепостных? Да, разумеется, но только, внезапно оказавшись на свободе после того, как всю жизнь провели в подчинении, они будут еще больше нуждаться в ней для того, чтобы за ними присматривать, помогать им, содействовать в устройстве новой жизни. Оставить все как есть, поручив управляющему распоряжаться имением и присылать ей деньги? Она слишком уважала человеческий труд для того, чтобы воспринимать Каштановку всего-навсего как источник доходов. Поскольку она не может сама заниматься своими людьми и своими землями, лучше уж тогда их продать. Ее крестьяне будут куда более счастливы под началом у нового хозяина, чем под холодным надзором управляющего, состоящего у нее на жалованье. Может быть, для того, чтобы все это устроить, ей следует самой поехать в Россию? Что ж, подобным путешествием ее не испугаешь! Съездит в Россию и вернется назад… Дойдя до этого места в своих размышлениях, Софи задалась вопросом о том, осуществима ли продажа при нынешнем положении дел с передачей наследства. Не существует ли каких-либо сроков, которые она обязана соблюдать по закону? Скрябин, к которому она обратилась со своими сомнениями, ее успокоил, сказав, что стоит ей только высказать желание продать поместье, и никаких препятствий к уступке собственности не появится. Однако он советовал отложить поездку в Россию до окончания празднеств по случаю коронации, которые должны были начаться 26 августа.
– Для России это событие такой важности, – объяснил он, – что сейчас вся страна занята лихорадочной подготовкой к нему. Никто, начиная от губернатора и заканчивая последним коллежским асессором, не может думать о работе. Вам пришлось бы заниматься продажей имения в далеко не лучших условиях. Так что подождите немножко, пока закончится всенародное ликование!..
Софи признала его правоту. Торопиться и впрямь некуда. Провожая до дверей, Скрябин похвалил ее за то, что она выбрала наиболее разумное решение: продать Каштановку.
