женщина способна понять желание быть красивой даже тогда, когда некого соблазнять. Красивой для себя самой. Или – для воспоминаний. Она распустила волосы, упавшие темным занавесом ей на плечи, взяла щетку и принялась медленно их приглаживать. И мечты овладели ею – так, словно она склонилась над рекой и смотрит на пробегающие мимо тихие волны…
Едва поднявшись с постели, Юрий Алмазов и Петр Свистунов принялись заниматься туалетом с рвением, совершенно необычным для обоих. Их боевой задор и стремление к элегантности удивляли соседей по камере. Особенно интересно стало всем, когда они, вымытые до блеска, гладко выбритые, аккуратнейшим образом коротко подстриженные стали явно томиться в ожидании часа, когда арестантов поведут на работу. Между тем объяснялось все очень просто. Накануне молодые люди свели у Чертовой могилы знакомство с двумя не слишком пугливыми крестьянками, которые пообещали на следующий день вернуться, и Юрий уже присмотрел на том берегу густой лесок, где вроде бы можно отлично потискать барышень. Алмазову казалось, что он уже целый век не занимался такими делами. «Я даже и не помню, хорошо ли от этого бывает», – растерянно повторял он. Рядом громко хохотали, хлопали себя по ляжкам, занимали очередь на случай, если девицы захватят с собой подружек, сторонники дородных блондинок спорили с приверженцами хрупких нервных брюнеточек, но было ясно, что как те, так и другие, ради утоления зверского своего аппетита, удовольствуются любой, какая подвернется. Спокойствие женатых мужчин выгодно отличало их от возбужденных холостяков. Ивашев, хотя только-только стал женихом, примкнул к лагерю, где собрались степенные «женатики». Сюда же примкнули бывший генерал Юшневский и бывший капитан Розен: их жены после многолетних ходатайств только что получили наконец разрешение ехать в Сибирь. Наблюдая со стороны за товарищами, Николай чувствовал себя одинаково далеким как от тех, кто кичился благоразумием, так и от тех, кто исходил жеребячьей радостью. После кошмарного объяснения с Софи он жил с ощущением, что тяжко ранен, и каждое неловкое движение причиняло ему нестерпимую боль. Весь день, переходя от бешенства к отчаянию, он не переставал думать о ней. То, убедив себя, что жена и впрямь изменяла ему с Никитой, мысленно бросал ей в лицо ужасные обвинения, страстно ее ненавидел, то с тою же силой принимался жалеть невинную женщину, винил во всем некие таинственные обстоятельства, причиной которых, возможно, был он один, эти обстоятельства, думал Николай, и убили их любовь… И тогда к его горю прибавлялась неуверенность: будучи не способен найти корень зла, он уже почти сожалел о том, что не имеет реального соперника, соперника из плоти и крови. Как бороться с покойником, призраком, тенью? Он видел Софи потерянной, потерянной навек и безвозвратно, а жизни без нее себе не представлял. Пережитой им унизительной сцены оказалось недостаточно для того, чтобы его отрезвить. Он сгорал от стыда и мечтал сжимать Софи в объятиях, упиваться ее поцелуями, силой взять ее тело и душу… В прошедшее воскресенье он еле удержался от того, чтобы снова пойти туда, – Господи, какую борьбу с самим собой пришлось выдержать! И что еще усугубляло его страдания – все же знали!.. Сочувственные взгляды товарищей были для него просто невыносимы. Хорошо, хоть сейчас они оставили его в покое. Николай улегся одетым на постель и отдался на волю своих невеселых мыслей…
Когда Лорер с Анненковым внесли корзину, полную кусков черного хлеба, и мешочек колотого сахара, шум еще усилился. Следом за ними два недавно выпущенных на свободу уголовника – теперь их использовали как прислугу на каторге для политических – втащили огромный самовар. Один из них – Алифаныч – был низенький, с рябинами на лице, в рыжих его волосах уже наметилась седина. У другого – Филата, мужика громадного роста, голова была плоской, а далеко выдвинутая вперед нижняя челюсть напоминала полуоткрытый ящик. У обоих выделялись на лбу красные метки – след, оставленный раскаленным железом. Именно Филат и помогал Ивашеву организовать побег.
– Ну что, барин, – сказал он, освободившись от самовара и подойдя к счастливому жениху, – неужто так и не жалеешь ни о чем? Подумай еще! Время-то есть пока… Кто женится, тот сам себе тюрьму строит!
– Может, оставишь его в покое? – проворчал доктор Вольф. – Раз в жизни человек принял мудрое решение…
– А если ты, Базиль, сбежишь отсюда, – радостно воскликнул Свистунов, – знай, что в Чите найдется немало охотников до твоей невесты! У нас тут не потерпят, чтобы женщина оставалась одинокой!
Николай стиснул зубы. В любой, самой безобидной фразе ему слышался намек на его беду. Кто-то передал ему кружку дымящегося чая и горбушку хлеба. Он пил и ел, как автомат. Разговоры умолкли, их сменили вздохи, причмокивания, посвистывания, цоканье обожженными языками… Вся камера насыщалась.
– Эй, поторопитесь! – сказал Юрий Алмазов. – Наши девчушки, наверное, нас заждались.
Он допил чай, растворил остаток сахара в теплой воде и смазал себе волосы получившимся сиропом. Вошел в сопровождении шести вооруженных солдат дежурный унтер-офицер.
– Господа, собираемся!
Обычно эту команду в камере встречали глухим ропотом, но на этот раз хор веселых голосов дружно ответил:
– Наконец-то! Поздновато сегодня!
Самые резвые первыми выбежали во двор. Те, кто ничего не ждал от этого дня, спокойно последовали за ними с книжками, газетами, шахматными досками, узелками под мышкой. Синее, дрожащее от зноя небо грузно висело над измученной жаждой землей. После переклички лейтенант Ватрушкин скомандовал:
– Отбой!
Каторжники обменялись удивленными взглядами: почему не дают сигнала к отправлению? Время шло, Юрий Алмазов заметно нервничал, Петр Свистунов грыз ногти. Вскоре раздались крики протеста:
– Да что такое происходит?
– Какого черта вы держите нас в этом пекле?
Бегом прибежали другие солдаты. Со стороны караульной послышалась барабанная дробь. И появился Лепарский – синюшно-бледный, с мертвенным лицом, но в треуголке с перьями.
– Господа, – объявил он, – у меня важное сообщение для вас. Мы перебираемся из Читы в Петровский Завод в начале августа. Расстояние между городами – около семисот верст. Нам понадобится добрых шесть недель на то, чтобы преодолеть его.
По рядам каторжников пополз шепоток, все были удивлены, но первым отважился задать вопрос князь Трубецкой:
– А на чем мы туда станем перебираться, ваше превосходительство? Какие транспортные средства будут в нашем распоряжении?
– Пешком, – лаконично ответил генерал.
– Да это же безумие! – закричал Муравьев. – Усталость от такого пути окажется просто смертельной!
Генерал покачал головой, вид у него был тоскливый.
– Не может быть и речи о марш-броске. Я предлагаю вам ряд коротких прогулок. Мы пойдем не торопясь. Мы будем останавливаться в красивых местах на отдых и на ночлег. Мы забудем, что такое тюремные стены. Разве не соблазнительна для вас такая программа?
– А наши жены? – спросил Анненков.
– Дамы поедут рядом с нами в экипаже.
Гигант Розен выступил вперед и заявил:
– Мы с моим другом Юшневским официально извещены о том, что наши жены выехали из России и направляются в Читу. Если мы уйдем отсюда в ближайшие дни, они по приезде никого тут не застанут. Это нелепо!
– На этот счет отданы особые распоряжения, – не теряя присутствия духа, ответил Лепарский. – Когда баронесса Розен и госпожа Юшневская прибудут в Иркутск, губернатор Цейдлер сообщит им о необходимости изменить дальнейший маршрут и направит прямо в Петровский Завод. Наверное, эти дамы окажутся там даже раньше нас.
– Сколько времени у нас есть на приготовления?
– Дней десять.
– Этого мало, ваше превосходительство!
– Насколько мне известно, у вас не так уж много багажа! Господа, господа, успокойтесь, хватит споров. Вы увидите, как это будет приятно!
