появление первых признаков вашего выздоровления, я, тем не менее, вынужден напомнить, что этот процесс со дня на день вернет нас к чрезвычайно деликатной проблеме того, как вас наказать. Моим первоначальным намерением было – заковать вас в цепи и, едва вы сможете вынести подобные карательные меры, посадить в карцер.
Произнося эти слова, Лепарский в упор смотрел на декабриста, который казался совершенно спокойным, затем перевел взгляд на Софи, у которой, напротив, в глазах внезапно вспыхнула тревога. Волнение молодой женщины позабавило генерала.
– Уверен, вы и сами признаете, что заслужили подобное наказание! – воскликнул он.
– Не отрицаю, заслужил, – все так же безмятежно ответил Николай.
– Для меня это куда в меньшей степени наказание за прошлое, чем предупреждение на будущее, – сказал Лепарский. – Видите ли, мне ведь в точности неизвестны причины, по которым вы покинули нас… так внезапно… ни с кем не простившись… Но я полагаю, что, коли побег не удался, вы вполне сможете предпринять новую попытку…
Софи смотрела на мужа с тоскливым, умоляющим выражением, она была напряжена до предела, но Николай этого не замечал. Он сидел, понурив голову, на постели и размышлял – бледный, худой, похожий на изголодавшегося студента. Наконец он поднял глаза и прошептал:
– Нет, я не думаю, что стану предпринимать что-то подобное…
Лепарский только и ждал этой фразы.
– Можете дать мне честное слово дворянина?
– Даю.
Повисла пауза. Лепарский внутренне ликовал, а внешне был точь-в-точь рыбак, поймавший самую крупную на свете щуку.
– Раз так, – сообщил он торжественно, – я могу и пересмотреть свое отношение к вам!
И про себя подумал: «Исключив возможность продолжения этого дела, я исключаю и риск того, что о нем будет доложено государю! Или, по крайней мере, уменьшаю до предела…»
Лицо Софи просияло. Николай выглядел озадаченным.
– Когда выздоровеете, – продолжил генерал, – присоединитесь к своим товарищам и разделите их судьбу…
– Благодарю, ваше превосходительство, – пробормотал Озарёв.
Лепарский еще какое-то время пробыл в палатке, наслаждаясь собственной добротой, и ощущение было таким приятным, словно он в гамаке качается, затем вышел. На сердце у него было благостно, тепло – от такой-то своей снисходительности, такого всепрощения и дружелюбия, такой доброты! Он почти сожалел о том, что сейчас ему некого больше простить.
После того, как генерал удалился, Николай нерешительно взглянул на жену.
– Как же я рада! – воскликнула Софи. – И как боялась, что он прикажет бросить тебя в карцер, едва только выздоровеешь!
– Ох, наверное, лучше бы так… – вздохнул Озарёв.
– Почему?!
Он, ничего не ответив, снова улегся, а Софи не стала переспрашивать, опасаясь, что наконец-то обретенное ими равновесие может быть нарушено вырвавшимся у него искренним признанием…
Пройдя Верхнеудинск, караван сменил тракт, по которому ехали почтовые тройки, на извилистую, устремившуюся к югу дорогу. Равнина то и дело вздымалась довольно близко стоящими один к другому, поросшими лесом холмами. В небе собирались серые тучи. Потом начался дождь – мелкий, монотонный, пронизывающий насквозь. Скоро он полил как из ведра, и простор коричневато- зеленой глади почти сразу же прорезали сотни ручейков. Их светлые ленточки возникали в самом причудливом порядке, переплетались, весело растекались вширь и вдаль. Николая и Софи защищал от дождя непромокаемый верх тарантаса, но за поворотом им вдалеке открылась колонна: каторжники шагали под ливнем, меся ногами грязь и вжав в плечи головы, вокруг которых образовались нимбы из серебристой водяной пыли. Николаю стало стыдно: валяется тут в относительном тепле и сухости, а его товарищи все как один мерзнут и мокнут. Он уже три раза пробовал выйти из экипажа, чтобы присоединиться ко всем, но вынужден был возвращаться, потому что коленки не держали, голова кружилась, а сердце, готовое выскочить из груди, билось неровными сильными толчками. Софи потихоньку попросила доктора Вольфа выбранить мужа за легкомыслие, и тот с удовольствием выполнил просьбу, взяв после этого со своего пациента обещание не предпринимать больше никаких подобных действий. Тот изнывал от тоски, но лежал смирно и только глядел едва ли не с завистью на расплывающиеся вдали силуэты друзей. Конвоиры обмотали ружья тряпками и надели чехлы на кивера. В первой шеренге арестантов, как обычно, шел маленький Завалишин, весь в черном. Он нес огромный зонт, под который пристроились, с трудом уместившись в таком тесном пространстве, справа – княгиня Трубецкая, слева – княгиня Волконская, обе – замотанные в платки и пледы. Следом – под балдахином, представлявшим собой, впрочем, не что иное, как вытертое пикейное покрывало, поднятое на четыре палки по углам, – шествовал напоминавший восточного властителя гигант Якубович. Другие, не так стремившиеся выделиться, прикрывали голову от водяных струй самодельными навесами, сделанными из крышек от ящиков или простой мешковины, и только наиболее отважные рискнули двинутьcя в путь под таким ливнем, ничем не прикрывшись, а потому по головам их струились потоки, рубашки же так прилипли к телу, что, казалось, проберет несчастных до костей, и простуды неминуемы… Позади всех тащились повозки. На каждом ухабе, на каждой неровности дороги тенты, закрепленные над пассажирами, принимались мягко покачиваться справа налево и обратно на неустойчивых гибких дугах, напоминая чудовищных размеров кринолины…
– Знаешь, когда дождя не будет, я все-таки попробую хоть несколько шагов пройти в строю, с товарищами, – сказал Николай.
– Даже и не думай! – отрезала Софи. – Ты еще недостаточно крепок для пешего хода!
– Но как я выгляжу – в тарантасе, рядом со своей женой – в то время как мои друзья…
Он внезапно умолк, не закончив фразы, смущенный тем, что впервые решился произнести слова «моя жена», говоря о Софи. Впервые с тех пор, как… да, впервые… Софи же, догадавшись, чем вызвано смущение мужа, испытала разом раздражение и умиление. Что за странная смесь! Но столь прямой намек и ясный, светящийся любовью взгляд Николая мигом словно бы отбросили ее в те времена, когда семейный союз Озарёвых скрепляла чувственность, а казалось-то, казалось, будто она сама, во всяком случае, давно позабыла, что это было такое… Софи устыдилась вдруг пробудившегося желания, одновременно и разозлившись на то, что с нею подобное случилось, и растрогавшись: бедный, бедный, он ведь, этого не скроешь, настолько боится не угодить любимой женщине, что не решается даже посмотреть на нее откровенно по-мужски. Держится на расстоянии, подавляет, душит в себе все эмоции, донельзя счастливый уже оттого, что ему разрешено находиться рядом после такого ужасного преступления…
Остановившись в сырой лощине меж двух поросших ельником и серебрившихся водопадами холмов, разбили лагерь. Незнакомый бурят принес в отведенную под лазарет юрту деревянную мисочку со свежей лошадиной кровью, Николай, не поморщившись, но испытывая отвращение, как обычно, выпил все до дна. Красные капельки повисли на отросших светлых усах. Он вытер тыльной стороной кисти губы, затем провел ладонью по щеке… уже не колко: побег, болезнь – он даже и не подстригал бороды Бог знает сколько времени! Не меньше месяца…
– Надо бы побриться, – прошептал больной.
– Зачем? – удивилась Софи. – Так ведь намного лучше! Ты такой красивый с бородой! – выпалила она напоследок и густо покраснела, надо же так сболтнуть, не подумав. Но эти его зеленые глаза в сочетании с рыжеватой – смесь золота с медью – бородкой делали русского дворянина похожим на витязя из сказки. А эти длинные волосы!.. Точно такая стрижка была у Николя, когда они познакомились – в другой жизни, в Париже!.. Теперь смутилась она – как девушка, перед которой оказался прекрасный незнакомец. И от смущения принялась хлопотать – так легче взять себя в руки. Вынула зачем-то вещи из сундука, снова сложила, сбегала с кастрюлькой на полевую кухню: не пора ли дать больному ужин…
Ужин!.. Николай поедал свою жидкую рисовую кашку с трогательной жадностью. Попозже вечером к ним заглянул Фердинанд Богданович, осмотрел пациента и остался доволен тем, как выглядит больной, как идет процесс выздоровления. Дождь не переставал, в наступившей темноте по войлочным стенам юрты хлестали водяные струи, стены эти сотрясались от порывов шквального ветра. Софи взялась стелить:
