Однако для австрийцев венгры оставались мятежниками, а мятежников следовало наказать. Граф Баттяни был приговорен к унизительной казни через повешение. Желая избегнуть позора, бывший глава Венгерской республики предпринял попытку самоубийства и нанес себе такие страшные раны в шею, что палач отказался делать свое дело. Графа расстреляли. Казни подвергли более ста предводителей венгерского восстания, в том числе тринадцать генералов и несколько католических священников. Несколько сот человек по приказу генерала Гайнау были брошены в тюрьмы, множество людей подверглись другим наказаниям. Венгерских аристократов заставили служить в австрийской армии, где они занимали самые низкие должности и выполняли самую неприятную работу. Представители знатных родов становились кучерами в артиллерийских частях и подчинялись простым капралам. От еврейской общины Пешта генерал Гайнау потребовал уплаты 18 000 фунтов, причем на сбор денег отводилось двадцать четыре часа. На городских площадях собирались толпы, чтобы смотреть, как знатных дам, обнаженных до пояса, наказывают ударами плети по обнаженным спинам. Свободная мировая пресса захлебывалась от возмущения. Негодование англичан по поводу бесчеловечности австрийцев одинаково громко звучало в залах Вестминстера и в домах простых обывателей. Гневные обращения, порицающие чудовищное поведение австрийских властей, стекались в министерство иностранных дел со всей Британии.
Те руководители неудавшейся революции, которым повезло больше, оказались в сравнительной безопасности в изгнании. Среди тех, кого приютил султан Абдул-Меджид, были предводители разгромленной венгерской армии, в том числе такие заметные фигуры, как генералы Юзеф Бем и Генрих Дембинский[49]. Однако не было сомнений, что австрийские власти приложат все силы, чтобы добраться до беглецов. С особым тщанием они охотились за Кошутом, человеком, который олицетворял венгерскую революцию. Русский император был не менее решительно настроен в отношении своих польских подданных, которые поддержали венгров. Он не мог допустить, чтобы они оставались на свободе и сеяли семена мятежа по всей Европе. Россия и Австрия совместно обратились к Абдул-Меджиду с требованием о немедленной выдаче беглецов.
Получив это требование, султан безотлагательно пригласил во дворец британского посла. Абдул- Меджид хотел узнать у Стратфорда Каннинга, на какую помощь со стороны Британии он может рассчитывать в случае конфронтации с Россией. Ответ, который он собирался дать двум императорам, в значительной степени зависел от того, что скажет посол ее величества.
Стратфорд Каннинг задумался. На весах лежала не только и не столько личная судьба беженцев, но и, что важнее, враждебные намерения России в отношении Турции. Время было дорого, а связаться с Лондоном достаточно быстро представлялось, увы, невозможным. И посол колебался недолго. В случае вооруженного конфликта, заверил он султана, Британия окажет Турции всяческую поддержку. Взволнованный султан был доволен. Теперь у него не оставалось сомнений относительно того, какой ответ он даст Николаю и Францу-Иосифу: ни при каких обстоятельствах беженцы не будут выданы.
Жребий был брошен.
Глава 5
Стратфорд и венгры
В анналах дипломатии трудно отыскать другой пример, когда дипломат по личной инициативе и с подобной легкостью взвалил на свою страну столь серьезные обязательства. И в тех же анналах не менее сложно обнаружить личность менее спорную, но и более обворожительную, чем посол Стратфорд Каннинг, виконт Стратфорд де Редклиф[50]. По словам одного из английских историков «главная ответственность за развязывание Крымской войны должна быть возложена на Стратфорда Каннинга». И хотя, возможно, это обвинение не на сто процентов справедливо, у нас нет сомнений, что Стратфорду принадлежит ведущая роль в развитии событий, которое привело к началу войны.
Каннинг пользовался огромным влиянием в турецкой столице на протяжении шестнадцати лет с несколькими краткими перерывами. Это беспрецедентное влияние распространялось на всю Оттоманскую империю, дипломат, по существу, имел почти неограниченную власть. И султан, и его подданные называли его Великий Элчи («посол»). Евреи, несторианцы, арабы, друзы — все, кто страдал от преследований, притеснений, дискриминации, — обращались к этому англичанину за помощью и защитой. Лорд Раглан[51], главнокомандующий британскими экспедиционными войсками в Крыму, как-то раз сказал одному из младших офицеров: «Этого желает лорд Стратфорд, а вам надлежит помнить, что желание лорда Стратфорда для меня закон».
Было бы опрометчиво считать Стратфорда обычным послом, исполняющим волю своего правительства. В то время иностранные представители обладали значительно большей независимостью от властей своей страны, чем это имеет место сегодня. «Когда он начинал свою дипломатическую карьеру, — сообщает Лейн-Пул, писавший биографию Каннинга еще в XIX веке, — связь с министерством иностранных дел не могла осуществляться быстро и регулярно. На то, чтобы получить в Константинополе ответ на свой вопрос и указания из Лондона, уходило до четырех месяцев, а к тому времени, когда эти указания приходили, проблема, ради которой их запрашивали, могла отойти в прошлое. Поэтому посланник был вынужден действовать по собственному разумению, беря на себя ответственность. Отчасти из-за удаленности от Англии, отчасти из-за того, что министерство иностранных дел предпочитало не замечать молодого дипломата в течение почти всего периода его первой миссии в Константинополь, он приобрел такую привычку к самостоятельным решениям, которая немыслима для современного посла». Зависимость от инструкций из Англии была неприемлема для человека, который так долго и успешно действовал исключительно по собственной инициативе.
Стратфорд Каннинг приходился двоюродным братом премьер-министру Джорджу Каннингу. В молодые годы он учился в Итоне, где, по его признанию, уже отличался самоуверенностью. Блестящий ученик, но не преуспевший в спорте — лишь однажды ему удалось сыграть в крикет за свою школу в матче с командой Хэрроу, в которой, кстати говоря, играл юный поэт Байрон. Затем Стратфорд поступил в Кембридж, где, как он писал, студенты пользовались «сомнительным преимуществом переходить со ступени на ступень без экзаменов». Университетские занятия Каннинга были прерваны назначением на должность второго секретаря британского посольства в Копенгагене. В 1808 году Стратфорд отправился в свою первую поездку в Константинополь, где спустя год в возрасте всего лишь двадцати четырех лет занял должность полномочного представителя. За несколько месяцев пребывания в Порте молодой дипломат весьма точно оценил обстановку в Оттоманской империи. Своему знаменитому кузену, в то время министру иностранных дел, он написал: «Эту империю разрушат отнюдь не силы, пришедшие с севера или юга, — она прогнила изнутри. Средоточие разложения находится в самом Константинополе».
В 1820 году Стратфорд был назначен посланником в Соединенных Штатах. В Вашингтоне он провел четыре года, чувствуя себя глубоко несчастным. Он жаловался на все — общество, жару, скуку, провинциальность, городские улицы. Единственным достоинством американской столицы он считал чистый воздух.
Сила характера Стратфорда и в равной степени его недовольство назначением на эту должность не укрылись от президента Джона Адамса, который писал:
«Это высокомерный англичанин со вспыльчивым нравом… склонный подавлять окружающих, и я нередко был вынужден ставить его на место тем же способом. Из всех иностранных представителей, с которыми мне довелось общаться, он в наибольшей степени испытывал мое терпение… При этом господин Каннинг с величайшим уважением относится к своему слову и совершенно лишен фальши… Это человек строгих нравственных принципов, придающий большое значение форме и тщательно следующий принятым в нашем обществе правилам. Как дипломату ему недостает гибкости, зато к его несомненным достоинствам следует отнести откровенность».
В течение девятнадцати лет после отъезда из Вашингтона, а именно до 1853 года, Каннинг служил в
