Сочинения

нередко полемизирует с ними, иногда упраздняет их вовсе, признавая их за простые иллюзии.

Мы уже знаем, что английский эмпиризм рассматривает сознание как личную, точнее, как чисто индивидуальную функцию. Отождествляя личность с индивидуальностью, мы невольно материализуем ее, ставим ее в исключительную зависимость от органических условий. Ибо человек есть физический индивид; психически он сознает свое единство, и ему кажется излишним признавать в себе несколько индивидуальностей. Он и его тело составляют одно неделимое целое. Правда, телесная неделимость весьма относительна; но тем труднее для психолога удержаться на границе материализма: нужна осторожность, граничащая с робостью и ханжеством, чтобы не перейти этот пересохший Рубикон по стопам Г. Спенсера [13].

Но ограничимся на этот раз областью чистого сознания. Индивидуальное сознание человека всецело ограничено собою, совокупностью своих настоящих и прошедших состояний. Это основной тезис эмпирической доктрины. Все содержание сознания обусловливается накоплением прошедших личных опытов, опыт же есть прежде всего состояние сознания. Самый дух есть не что иное, как совокупность таких состояний, связанных между собою. Дух всецело ограничен ими и ничего, кроме них, знать не может. Вне состояний моего сознания для меня ничего не существует; ибо если б я мог утверждать бытие чего-либо иного вне подобных состояний, то, значит, и знал бы о чем-либо вне их и не ограничивался бы ими, что противоречит основному исходному положению нашей психологии. Знать о чем-либо внешнем, трансцендентном нашему сознанию мы не можем, потому что мы ограничены собою; и все, что может выходить за пределы индивидуального сознания, выходит и за пределы его логической компетенции.

Мир есть совокупность моих представлений; пространство, время, материя, всякая реальность вообще существуют только в моем личном опыте, в состояниях моего сознания. Если я отрицаю это, если я признаю универсальную и безусловную реальность всех этих вещей, которая имеет вселенскую достоверность независимо от всякого индивидуального сознания, то я выхожу за пределы моей логической компетенции. Но, по мнению эмпиристов, я тем самым впадаю в психологическую иллюзию, ибо я осужден жить в своих состояниях, в мире представлений. Весь вопрос в том, чему я в действительности верю, — опытной психологии, которая превращает вселенную в представление, или действительному опыту, который ежеминутно опровергает такую психологию?

На деле, признавая реальность внешних вещей, универсальность очевидных и других истин, я выхожу не только за пределы моей индивидуальной логической компетенции, но, так как вселенная реальность есть и не подлежит отрицанию, я, познавая ее, выхожу за пределы самой моей личной индивидуальности. В действительности человек не только не ограничен собою и своими внутренними состояниями, но во всяком своем отношении выходит из себя общим, метафизическим образом в каждом акте своей жизни и сознания. Живой субъект никогда не ограничивается своим настоящим, тем, что ему непосредственно дано, и невольно в своем процессе жизни выходит за свое настоящее: он не только есть, он бывает и будет. В каждом акте сознания мы выходим из себя метафизически, и этот процесс обусловливает самое сознание, ибо для того, чтобы сознать объективно какое-нибудь состояние нашего сознания, объективировать, увидать его, мы должны выйти из него, отличить его от себя. Самый опыт всецело обусловлен этой идеальною деятельностью, как мы подробно пытались доказать в другом месте[696]. Нет опыта, пока мы не возвышаемся над своим настоящим; нет внешнего опыта, пока мы не отличаем себя от того, что нам внешне; нет опыта без интуиции времени и пространства. И так как все объяснения интуицией времени и пространства из совокупности каких-либо субъективных ощущений, зрительных, осязательных, мышечных, оказываются несостоятельными, так как все они скрытым образом подразумевают время и пространство и основываются на смешении ощущений с готовым восприятием, то остается признать, что мы выходим из себя во времени и пространстве метафизически, идеальной деятельностью сознания. Никакие внутренние ощущения моего тела, никакие субъективные состояния индивидуального сознания не заключают в себе реальной вселенной, которую я признаю безусловно; никакие субъективные чувствования, вместе или в отдельности, не могут заключать в себе пространства и времени и дать мне их реальное восприятие. Ибо сами по себе эти состояния совершенно непространственны. Поэтому, пока я не выхожу в пространство за пределы моего тела и личного сознания (которое внепространственно), я не могу приписывать внешним вещам какие-либо действия, силы и свойства, не могу знать, есть ли вне меня что-либо вообще. Пока я не выхожу за пределы моих индивидуальных состояний, я не имею объективного опыта; пока я не выхожу за пределы личного опыта, я не обобщаю его и не имею знания. Ограничивая сознание его индивидуальными, частными состояниями, отрицая в нем присутствие всяких универсальных начал, последовательный эмпиризм должен отрицать всякие логические функции сознания. Всякое обобщение, точно так же как всякая безусловная уверенность в чем бы то ни было — в реальности вселенной, объективности пространства, есть превышение логической компетенции индивидуального сознания (если это не есть существенная, универсальная функция сознания вообще). В отрицаниях скептического эмпиризма таится недоразумение: можно отрицать менее достоверное во имя более достоверного; для сознания же нет ничего более достоверного, чем то, что его превышает, — реальность вещей и универсальность истины.

Надо удивляться той энергии мысли, той железной, схоластической последовательности, с которой английская психология развила свой принцип во всех его разветвлениях, путем многовековой работы, не останавливаясь пред самыми крайними выводами. Одно из самых существенных затруднений эмпирической психологии заключается в странном противоречии между ее двумя методами — методом «интроспективного наблюдения», анализом фактов сознания, и методом экспериментальным. Наблюдения и опыт но могут, не должны противоречить друг другу: в настоящем случае они приводят к результатам не только противоположным, но совершенно непримиримым с точки зрения психологии индивидуального, эмпирического сознания. Наблюдение открывает в сознании ряд состояний духа, связанных между собою; за пределом этих состояний мы ничего не можем утвердить, ибо всецело ограничены ими. Опыт показывает, напротив того, что все эти состояния обусловлены внешним миром, физически. Оперируя с эмпирической индивидуальностью, мы необходимо должны исследовать эти физические условия сознания. Оно всецело обусловлено опытом, опыт — чувствами, а чувственность — отправлениями мозга и нервной системы. А так как нервное возбуждение есть неизменный антецедент всякого чувствования, его причина, то мало-помалу все индивидуальное сознание представляется мозговым отправлением. С другой стороны, с точки зрения внутреннего самонаблюдения самый мозг, точно так же как и материя вообще, есть не что иное, как представление, т. е. особое состояние сознания. Для немецкого идеализма такое противоречие разрешается сравнительно легко: материя признается первичным представлением мирового субъекта, низшею ступенью его «объективации» — общим базисом всех остальных ступеней или явлений. Для эмпиризма вопрос несравненно труднее, потому что, кроме состояний индивидуального сознания, он ничего не хочет знать. Отсюда вытекает несколько комическое положение этой психологии: метод «интроспективного наблюдения» приводит ее к отрицанию всего — универсального и реального, всего, что простирается за пределы состояний индивидуального сознания. Экспериментальный метод, наоборот, вынуждает ее признать некоторый реальный и общий prius сознания, допустить, что мозг и реальная вселенная ему предшествуют. Критикуя своих предшественников Берклея и Юма, Герберт Спенсер был совершенно прав, заявив, что все естествознание — вздор, если учение субъективного идеализма справедливо. Оставаясь верною своему опытному методу, английская психология не может этого отрицать; оставаясь верной своему принципу, не выходя из границ индивидуального сознания, она никак не может с этим согласиться. Поэтому там, где она еще осталась верной своему эмпиризму, она накладывает на весь этот вопрос о соотношении духа и тела табу «непознаваемости» и признает здесь «вечную границу человеческого познания», нисколько не заботясь о том, что человеческое сознание фактически совершенно не знает этой границы и признает одинаково реальным как внешний мир, так и свое взаимоотношение с ним. Большинство английских психологов не выдерживают этого невозможного положения и открыто переходят на почву некритического материализма, как, например, Маудсли [14] или Спенсер, обосновывающий его на доказательствах «от простоты» и «от очевидности». Здесь произошло даже нечто весьма важное и поучительное: сознавая, что допущение универсальной реальности выходит за пределы индивидуальной компетенции сознания, Герберт Спенсер впервые сослался на опыт предыдущих поколений, унаследованный нами в организации мозга. То был важный шаг вперед, ибо значение родового начала было признано если не в самом сознании, то по крайней мере в организации его физиологических условий. Тем не менее воззрение