служат лишь материалом (ύλη) для этой высшей формы, которая определяется как душа, в отличие от форм, обусловливающих собою лишь внешний вид или качества неорганических произведений природы или искусства. Так, например, форма искусственного глаза заключается лишь в его внешней видимости и осязаемости; форма живого глаза определяет собою как его целесообразное строение, так и самую его функцию: она есть самое зрение. Равным образом форма всего живого тела, понимаемая как его душа, есть совокупность всех живых функций, которые отличают его от трупа. Душа есть энергия живого тела, которая существует в действительности в каждом данном живом теле; вне данного организма она существует только в нашей мысли или отвлеченном представлении, ибо подлинная жизнь состоит только в действительности, в энергическом осуществлении чувствующей, движущейся индивидуальности. А раз душа перестает осуществляться в теле, перестает двигать, осуществлять его — она перестает быть душою: человек перестает жить, потому что все функции его жизни, его души, состояли в движении и ощущении, которые немыслимы без тела. Другое дело чистый универсальный разум, всеобъемлющая форма всех форм, метафизическое начало Аристотеля. Это вечное, сверхиндивидуальное начало, свободное от всякой материи, есть чистая энергия, в которой нет ничего потенциального, которая от века осуществляется в себе самой, в самодеятельности своего мышления. Этот разум вечен и не зависит ни от какого тела, ни от какого ограниченного сознания. Но его энергия осуществляется и во всех частных формах, которые он объемлет собою; она осуществляется во всей вселенной и в человеческой душе — в материале нашего сознания, наших представлений, ощущений и восприятий. Все прочие частные формы могут существовать лишь как отдельные мысли в отвлеченных понятиях разума, или же они существуют как реальные энергии в своем конкретном осуществлении — в веществе; сами по себе, вне разума или вне вещества, они существовать не могут. Платон доказывал бессмертие души ее сродством с вечной идеей; Аристотель, отвергая самостоятельное существование идей или «форм», отвергал и бессмертие души.
По-видимому, Аристотель разрешает проблему теоретической философии. Мир есть осуществление, воплощение мысли. Этим объясняется взаимоотношение разума и внешней действительности, духа и природы, мысли и опыта: всеобъемлющий разум, форма всех форм, есть универсальное божественное начало, в котором совпадает мышление и бытие, познание и действительность, логическое и реальное начало. Но на самом деле действительность состоит из бесконечного множества индивидуальных вещей или существ и постольку не объемлется никаким логосом, никаким понятием, не разрешается без остатка в общие понятия. Это сознавал и сам Аристотель: его «материя», какими бы отрицательными свойствами она ни обладала, является границей разума, границей понятия. Поэтому разумное начало оказывается отвлеченным в своей познавательной деятельности и внешним в своем отношении к природе. Как форма всех форм, понятие всех понятий он объемлет все мыслимое (а следовательно, и все действительное); но как действительные вещи, так и отдельные «формы» имеют самобытное существование не в его мысли, а вне его — в материи. И потому Бог Аристотеля может двигать мир только извне, приводя во вращение верхнюю небесную сферу[94].
Аристотель, подобно Платону, отправляется от основного дуализма, который проникает все его учение; но в то же время он сознает все трудности, сопряженные с дуализмом, и силится разрешить их. С этою целью он признает материю и форму, оба основных начала, соотносительными: материя есть «возможность», потенция формы и постольку предполагает форму; форма есть «действительность», или «энергия», материи, как, например, «душа» есть «энергия» живого тела, осуществление жизненной силы или «способности». Тем не менее вопрос об отношении чистой мысли, чистой энергии разума к внешнему материальному миру остается невыясненным. Сам Аристотель сознает всю важность этого вопроса, в котором заключается проблема познания: если чистый разум не имеет ничего общего с вещами, если он абсолютно чужд им, отличен от них, то как может он мыслить их, объективно понимать или воспринимать их?[95] Это капитальный вопрос для теории Логоса, для метафизики Разума.
Если человеческий разум испытывает действие вещей и в свою очередь воздействует на них, осуществляя свои цели в материальном мире, то ясно, что между вещами и разумом, между объектом и субъектом есть нечто общее (κοινόν τι), что посредствует их взаимодействию. В известном отношении мысль отождествляется с мыслимым объектом в процессе мышления; совершенное знание совпадает с действительностью вещей[96]. Единство субъекта и объекта, мышления и бытия предполагается, таким образом, в процессе познания: наша мысль воспринимает «мыслимое» в вещах; наш разум, как «форма всех форм», есть «восприемник» всего мыслимого — всех невещественных форм, определяющих собою «сущность» вещей (το γαρ δεκτικόν του νοητού και της ουσίας νους)[6].
Наш разум есть отчасти душевная способность, потенция нашего духа (о καλούμενος της ψυχής νους)[7], отчасти же он есть его деятельность, его высшая энергия. Как способность, разум субъективен, отличен от своих возможных объектов; как деятельность, он отождествляется с ними, т. е. становится объективной мыслью. Деятельное, актуальное мышление, или, как называет его Аристотель, «творческий ум» (νους ποιητικός), есть то мышление, в котором совпадают субъект и объект, мыслящее и мыслимое (объект мысли есть мысль): такой ум, такое мышление, есть реальное условие всего познания и всего познаваемого мира.
Вселенная со всеми своими мыслимыми формами, со всеми своими энергиями и свойствами существует независимо от нашего возможного восприятия, от нашей субъективной способности мышления и познания: она независима от нашего «душевного», или «пассивного разума» (νους παυητικός); но тем не менее она, очевидно, предполагает универсальное начало разума, начало деятельной, актуальной мысли, которое обусловливает собою всю действительность, проникает собою всю вселенную. Это начало делает вселенную тем, что она есть, т. е. мыслимою нами вселенной, воплощающей в себе совокупность познаваемых форм, родов и видов; и в то же время оно обусловливает возможность нашего объективного, истинного познания и восприятия внешнего мира. Разум в нас становится всем и производит все: он «становится всем» в человеке, в деятельности познания, поскольку в таком познании мыслящее совпадает с мыслимым и воспринимает в себя чистые, мыслимые формы всего сущего. И вместе с тем разум «производит все» — поскольку все мыслимое и в нас и в природе предполагает идеальное, мыслящее начало, мыслящую деятельность. Как божественный разум служит «первой причиной», «первым двигателем» мира, так и в нашей душе деятельный разум служит производящей причиной познания и развития мысли.
Психологически — разум, как субъективная способность нашей души, очевидно, предшествует деятельности, актуальному развитию мысли: Аристотель указывает психологическое начало познания в чувственных впечатлениях, возбуждающих нашу душевную деятельность, и он рассматривает развитие этой деятельности в восприятии, опыте, эмпирическом обобщении. Но логическим началом знания может служить, по Аристотелю, лишь самое знание в его первоисточнике, т. е. в энергии чистой абсолютной мысли, в которой нет раздвоения между субъектом и объектом, которая мыслит себя самое и все мыслимое и находит себя самое во всех своих объектах.
В известном смысле наша душа есть все вещи, говорит Аристотель. Ибо если совершенное знание актуально обнимает в себе все мыслимое, то душа наша потенциально заключает все мыслимые и чувственные формы вещей в своих способностях мысли и чувства.
Так разрешает Аристотель проблему познания: с одной стороны, между субъектом и объектом
