Сочинения

который также признавал, что закон дан не «благою силой» Божества, а «справедливостью», причем он различал между справедливым «Господом» и благим «Богом» — различие, по-видимому заимствованное самим Филоном от его предшественников[528]. Во всяком случае Керинф мог найти его в еврейской среде. И точно так же представление о том, что мир создан ангелами или творческою силою, отличною от абсолютного Божества, находит свой первый отголосок у Филона. Одного Коринфа достаточно было бы для того, чтобы показать, что не в «извращенном павлинизме» следует искать источник гностических учений. Но если мы не находим такого источника ни в язычестве, ни в христианстве, то остается обратиться к самому иудейству и близкому к нему самарянству.

III

Проф. Гарнак в своей истории древнехристианской литературы (1, 1, 144) делает следующее характерное признание: «несомненно, что до христианского и иудейско-христианского гностицизма существовал иудейский гностицизм. Как показывают апокалипсисы, со 11 века до Р. X. гностические элементы проникли в кровь иудейства, воспринявшего в себя сирийские и вавилонские учения; но, по всей вероятности, отношение этого иудейского гностицизма к христианскому более никогда не может быть выяснено. Из трудов современных раввинов об иудейско-христианском гностицизме (Gratz, Joel, Honig) немногому можно научиться». Сам Гарнак поэтому оставляет иудейский гностицизм в стороне и объясняет христианский гностицизм как продукт «острой эллинизации христианства».

Однако если допустить, что апокалиптическая литература еврейства пропитана гностическими элементами, то почему не попытаться выделить такие элементы путем тщательного анализа этой литературы и почему не рассмотреть их отношения к системам позднейшего, христианского гностицизма? Неуспех «современных раввинов»[529] вряд ли может иметь решающее значение. И самый вопрос настолько важен для всей истории раннего христианства, которому с первых шагов пришлось столкнуться с элементами гностицизма, что мы признаем необходимым выяснить значение этих элементов.

Прежде всего припомним те иноземные влияния, которым подвергался Израиль, и те долговременные условия, которые подготовили почву еврейскому синкретизму.

Первое место среди иноземных влияний занимает сировавилонское влияние: оно было и наиболее древним, и наиболее продолжительным, и наиболее обширным; оно простиралось на Палестину еще до поселения в ней евреев, оно охватывало Сирию, Персию и отчасти даже, в древнейший период, Египет, как это показывает знаменитая находка в Тель-ел-Амарне. Как могущественно было это влияние в Палестине среди самого расцвета пророческой проповеди, показывает IV Ц., гл. 23, или та картина языческого культа, которую рисует Иезекииль (напр., гл. 8). В эпоху пленения вавилонское влияние, а также и влияние других языческих семитов, сирийцев, сказывалось сильнее на населении, оставшемся в Палестине, чем среди эмигрантов в самой Вавилонии[530]. Здесь мы находим начало настоящего религиозного синкретизма, который в еще большей степени развился в Самарии. Наконец, после пленения и вплоть до христианской эпохи сировавилонские идеи продолжают просачиваться в иудейство и сказываются решительным образом в апокалиптике, магии и гностицизме. Вавилонская религия пережила вавилонское государство и сохраняла долгое время свою жреческую организацию. Селевкиды покровительствовали ей, и еще в эпоху Страбона (16, 1. 6) и Плиния (Hist. nat. 6, 30) в Сиппаре, Уруке и Борсиппе были жреческие школы, которые сильно расходились в своих астрологических воззрениях. Из Вавилона евреи заимствовали имена планет, знаков зодиака, имена месяцев, имена многих демонов и ангелов в связи со множеством астрологических и магических суеверий.

Картину полнейшего синкретизма народностей и верований представляла Самария, согласно знаменательному свидетельству IV Ц. 17, 24–41: сирийцы и вавилоняне, поселенцы из Куфы, Авы, Хамафа, Сефарваима чтили каждые своих богов и вместе поклонялись Ягве в качестве местного бога; «да и дети их и дети детей их до сего дня поступают так же, как поступали отцы их», — прибавляет летописец.

За вавилонскими влияниями следует влияние парсизма с его демонологией и эсхатологией. Чем обязано позднейшее иудейство, и в особенности Талмуд, специально персидским влияниям, — установить довольно трудно, ибо, во-первых, мы недостаточно знакомы с позднейшим фазисом развития вавилонской религии, а во-вторых, потому что самое происхождение Зенд-Авесты нам недостаточно ясно: мы еще не знаем, насколько сами арийцы, и в частности персы, были обязаны древней семитской культуре. Представление о семи небесах, напр. (и о семи верховных духах), которое играет важную роль в гностицизме, встречается в парсизме; а между тем всего вероятнее, что происхождение этого представления — вавилонское: парсизм и иудейство, по-видимому, пользовались общим источником. С другой стороны, и чисто персидские верования проникали в вавилонский пантеон, который никогда не отличался строгою замкнутостью: еще ранее входили в него некоторые иноземные божества, напр. сирские или еламские[531]. Артаксеркс ввел в Вавилон культ богини Анахит, и культ Митры проник туда же[532]. Впоследствии пришли и греческие боги, и мы знаем, что вавилонские боги отожествлялись с этими последними не только греками, но даже и некоторыми из своих собственных жрецов, как Берозом, который был жрецом Беля.

Мы переходим к последнему, греческому или, точнее, эллинистическому влиянию. Мы знаем, как сильна и напряженна была реакция против эллинизма со времен Маккавейского восстания. Никогда еще еврейство не подвергалось большей опасности, и недаром Антиох Епифан послужил прототипом антихриста. Надо вспомнить только, как ничтожно мала была Иудея в эпоху Маккавейскую. Менее чем в сорока верстах к северу от Иерусалима лежали пределы Самарии[533], а на юге, менее чем в тридцати верстах, за Бетзуром, начиналась область, в которой господствовали идумейцы. Язычники господствовали за Иорданом и занимали морское побережье. Правда, при Хасмонеях пределы Иудеи были расширены на десятки и десятки верст, но победы Хасмонеев включили в самые владения иудеев города с языческой культурой, колонии эллинизма, которые могли только временно подчиняться еврейским князьям, не теряя своего характера.

Эллинизм господствовал в Палестине вокруг Иудеи и просачивался в самую Иудею. Один перечень языческих культов в городах Палестины[534] дает наглядное понятие о ее религиозном состоянии: тут есть и греческие культы, занесенные Селевкидами и упрочившиеся в колониях; тут и местные семитские культы, эллинизированные завоевателями, напр. культы Астарты, оргии которой в древности праздновались в самом Иерусалиме. В религиозной области сила эллинизма состояла именно в его способности ассимилировать любые языческие элементы: религиозный синкретизм был его политикой, его системой, соответствующей его вере. Другая великая сила эллинизма состояла в его культуре, которую он насаждал повсюду; и в Палестине мы находим несколько центров эллинистической образованности, каковы были, напр., Аскалон, Гераза, Гадара, Дамаск, отдельные граждане которых составили себе громкие литературные имена, — как Антиох Аскалонский, учитель Цицерона, Никомах Геразский, Николай Дамаскин, Филодем, Мелеагр, Менипп, Феодор из Гадары[535].

В Самарии, где еще Александр В. поселил македонских колонистов, эллинизм господствовал до конца II в. В 107 г. город Самария был завоеван и разрушен сыновьями Иоанна Гиркана, но Помпеи вновь окончательно отделил ее от Иудеи. Она была построена Габнннем, и Август передал ее Ироду, который укрепил ее и поселил в ней 6000 новых колонистов; в честь Августа Ирод окрестил ее Себастой и построил ему храм. Самые «самаряне», населявшие окрестные города и поклонявшиеся Ягве на Гаризиме, боролись с язычеством, подобно иудеям; и, подобно им, они в «законе» искали оплота против язычества. Но в своем положении раскольников они не обладали равными силами. В отдельных вопросах обрядового закона они превосходили самих иудеев своею строгостью, но зато и успехи эллинизма были сильнее в самарянстве, чем u Иудее. Существовала, по-видимому, эллинистическая самарянская литература, от которой уцелели лишь фрагменты, свидетельствующие о смешении религиозных предании еврейства и язычества. С другой стороны, были и попытки реформы, как, напр., попытка Досифея, выдававшего себя за «пророка», обещанного Моисеем; но реформа эта повела лишь к основанию секты — Досифей был предшественником Симона волхва[536].

В самую Иудею эллинизм проникал, несмотря на все усилия книжников и законников, вместе с культурой и торговлей, вместе со всей атмосферой, которою была окружена эта маленькая страна. В