— Речь совершенно чистая.
— Речь, да… Да только что-то тут все же не чисто. — Он посмотрел на бронзовый письменный прибор. — Этот, немедля на другой заменить!
Судьба Александра Фигнера была решена. После известных последовавших событий он был легко вычислен. О настоящих обстоятельствах его гибели Жиркевич ничего не пишет.
А интересно все-таки попробовать ответить на вопрос: что же должно было произойти не только с Россией, но и со всею Европой, стань Фигнер военным диктатором? О какой катастрофической ситуации для нее говорил Аракчееву незнакомец, и на каком в отдалении будущем плане?
Историки очень любят подчеркивать, что их наука не признает слова «если». Дескать, что было, то было. И ничего потом не переиграешь. Это наивное и поверхностное суждение.
Во-первых, уже потому, что сами историки слишком часто прошлое фальсифицируют и извращают, придавая ему тот «полезный» смысл, который нужно вложить в умы живущего поколения. Следовательно, то, чего не было — но могло бы быть, считается не менее важным случившегося в действительности.
Во-вторых, любой исторический опыт тем только и интересен, что относится к фактам лишь как к возможностям и открывает причины к ним поведшие или не поведшие. Причины же составляют то самое главное, что требуется изучать.
В-третьих, история как простой набор фактов не только не позволяет ответить на вопрос — что зависит от человека, а что от него не зависит, но даже не позволяет поставить такой вопрос. Иное дело, когда устанавливается вполне полноценный спектр возможностей с пониманием идущих от них альтернативных исторических траекторий. Тогда речь может идти уже не о фактах, а о том, кого «другая» история могла устраивать или не устраивать. И только таким путем могут быть обнаружены соответствующие исторические интересы и силы.
Проведем одну аналогию.
В Европе в XV–XVII веках был популярен прием шифровки в картинах общеизвестных фигур или знаков. При тонком исполнении вы никогда не увидите их, пока не подскажут, в какой именно части картины и что именно нужно искать. Тогда сокрытое вдруг неожиданно и ясно обнаруживается.
То же самое происходит и с историей «в сослагательном наклонении». Она указывает закрытые раньше куски полотна, в которых внимательному взгляду вдруг удается что-то заметить. И иногда там проглядывает такая рожа, что, выражаясь языком Гоголя, только плюнешь и перекрестишься.
Глава XIV. Что скрыли от Аракчеева
Итак, «иностранец» предупредил Аракчеева об одной опасности, но скрыл информацию о другой. Значит силы, которые за ним стояли, были кровно в этом заинтересованы.
Узнав о неизбежном революционном дворянском бунте загодя, Александр I имел бы хорошие шансы для попыток к сближению. И по большому счету все было к этому готово. Император не только мучился мыслями о будущей России, но и вместе со Сперанским работал над той ее моделью, которая позволила бы максимально раскрепостить не только крестьян, но и всякую человеческую инициативу, защитить активную часть общества тщательно разработанными законами. Александр вообще очень любил то, что называется сейчас перспективным планированием. Не хватало ему не идей, а именно социальной опоры в обществе, сил, способных к их осуществлению. И не обнаруженные вовремя, они сработали против.
Свободная инициатива в рамках закона, который гарантируется сильной властью (совершенно не важно какой), это идея, на которой стремительно выросла Германия в 30-ые годы нашего века, страны азиатского Юго-Восточного региона в 60–70-ые. Идея, на которой вырос современный североамериканский гигант.
Сразу же нужно сказать, что североамериканцы проделали свой исторический путь в гораздо более сложных условиях, чем те, что имелись на начало 20-ых годов прошлого века в Россия. Американцы в то время, осваивая Запад и Юг, вынуждены были еще иметь дело и с агрессивными индейскими племенами и с белыми и мексиканскими бандформированиями, которые регулярно пополнялись иммигрантами-люмпенами разного рода. Россия не знала таких проблем.
Америка — всего лишь очень большой остров. Поэтому сообщение (прежде всего торговое) с внешним миром при парусном мореплавании было крайне нелегким. Россия же сообщалась с Европой и Азией посуху, ее балтийские и черноморские пути были не сложными и не опасными.
Гражданская война Севера и Юга в Америке выкосила 600 тысяч белых, практически разорила Юг и сильно истощила Север. В России никакой гражданской войны в принципе не должно было быть.
В двадцатые годы прошлого века американцы не только еще не подошли к активной промышленной эксплуатации своих природных ресурсов, но очень плохо их даже знали. В России уже более ста лет активно использовался Урал и ресурсы Центральной России. В частности, оружейная Тула не знала в них никакой нужды.
Однако через сто лет, то есть к 20-ым годам нашего века, Америка заняла лидирующее в мире промышленное положение, добилась выдающихся показателей сельскохозяйственного роста и, уже задолго до этого, добилась главенства закона над всеми областями человеческой жизни. (Первый импичмент американского президента состоялся более ста лет назад).
С чем же пришла Россия?
Сейчас очень принято заявлять, что наша страна в начале двадцатого века развивалась огромными темпами. Это совсем не так.
В одном из своих произведений уже упоминавшийся нами писатель и крупный железнодорожный инженер Гарин-Михайловский горестно восклицает: «Да что же это! Чуть гайка понадобилась посложней, и приходится везти из Германии».
И возили. Не только гайки. Крупное машинное оборудование из Англии и той же Германии. Химическую продукцию. А мыслящие себе хорошую карьеру молодые инженеры ездили стажироваться в Европу. Напомним также, что в 1860–70-ых годах в Лондоне и Будапеште начали уже строить метро.
Миф о продуктовом российском сельскохозяйственном рае, тоже всего лишь миф.
По сбору зерновых Россия получала в 1912 году в 3 раза меньше зерна на душу населения, чем те же Соединенные Штаты. И это притом, что размер российских посевных площадей на 25 % превосходил американский. Поголовье крупного рогатого скота в США было почти в три раза больше, чем в России, а свиней было почти в пять раз больше. В пересчете на душу населения эта разница должна быть почти что удвоена. Средняя российская урожайность на большинстве территорий в 7–8 центнеров с гектара по сути дела лишь обеспечивала простое воспроизводство крестьянской семьи и личного скота, то есть товарным не являлось. Но даже в Черноземье и плодородных южных губерниях она не превосходила средней американской. И очень важно отметить следующий, указываемый историками, факт.
Столыпинская аграрная реформа исторически слишком уже запоздала. Намеченный им план превращения крестьян в полноценных земельных собственников требовал для своей реализации гораздо большего времени. По разным расчетам от 50 до 80 лет. В Пруссии на то же самое потребовалось около 100 лет. Но там и приступили к реформам на 100 лет раньше.
Поезд ушел. Стартовать уже было поздно.
Представить себе консолидацию Александра I с передовой дворянской интеллигенцией в 1820-ые годы, значит представить себе дальнейшее развитие России по близкой к американцам модели и, в итоге, — сверхмощный российский статус к началу XX века. Но это же значит — представить себе и другую картину мира.
