и книжников и называл их лицемерами и убийцами. Но такое свидетельство ничего не стоило. Ведь и саддукеи в своих резких спорах с фарисеями говорили нечто подобное. И притом такое свидетельство ничего не значило для римлян, ибо им претило самомнение фарисеев. Имелось немало доказательств того, что Иисус не уважал предания иудеев и непочтительно отзывался о многих их установлениях.
Но и по отношению к преданию фарисеи и саддукеи резко расходились во взглядах, и подобное свидетельство также ничего не значило для римлян. Враги Христа не осмеливались обвинить Его в нарушении субботы, ибо боялись, что при разбирательстве этого дела для всех станет очевидной суть Его служения. Если бы все узнали о Его чудесных исцелениях, священники не достигли бы своей главной цели.
Были подкуплены лжесвидетели, обвинившие Иисуса в подстрекательстве к восстанию и в стремлении установить Свое царство. Но их свидетельства были туманными и противоречивыми, и во время разбирательства они меняли свои показания.
В начале Своего служения Христос сказал: 'Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его'. Так Он образным языком пророчески предсказал Свою смерть и воскресение. 'Он говорил о храме Тела Своего' (Ин. 2:19, 21). Иудеи же поняли эти слова буквально и отнесли их к Иерусалимскому храму. Кроме этого выражения, священники не могли найти в словах Христа ничего, что можно было бы использовать против Него. Исказив Его мысль, они надеялись извлечь для себя выгоду. Римляне занимались восстановлением и украшением храма и очень гордились им. Любой пренебрежительный отзыв о храме наверняка возбудил бы их негодование. В этом вопросе и римляне, и иудеи, и фарисеи, и саддукеи были едины, потому что все они глубоко почитали храм. Нашлись два свидетеля, показания которых были не столь противоречивы, как у других. Один из них, подкупленный с целью обвинить Иисуса, заявил: 'Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его'. Слова Христа были переданы неверно. Если бы их воспроизвели точно, синедриону не за что было бы осуждать Его. Будь Иисус обыкновенным человеком, как утверждали иудеи, подобное заявление свидетельствовало бы лишь о Его неразумии и хвастовстве, но вовсе не расценивалось как богохульство. В Его словах, даже искаженных лжесвидетелями, не содержалось ничего, что римляне могли бы счесть преступлением, достойным смерти.
Иисус терпеливо слушал противоречивые показания свидетелей. Он не произнес ни единого слова в Свою защиту. Наконец Его обвинители запутались, смутились и разъярились. Суд не мог продолжаться дальше. Казалось, весь заговор расстроился. Каиафа был в отчаянии. Оставалось последнее средство: заставить Христа судить Самого Себя. С искаженным от гнева лицом первосвященник вскочил со своего судейского места. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: будь это в его власти, он набросился бы на стоявшего перед ним узника. 'Что же ничего не отвечаешь?' – воскликнул он. – 'Что они против Тебя свидетельствуют?'
Но Иисус оставался спокоен. 'Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим Его безгласен, так Он не отверзал уст Своих' (Ис. 53:7).
Наконец Каиафа поднял правую руку к небу и торжественно обратился к Иисусу: 'Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам. Ты ли Христос, Сын Божий?'
Христос не мог не отозваться на эти слова. Есть время молчать, и есть время говорить. Он молчал до тех пор, пока Ему не задали прямой вопрос. Он знал, что, ответив на него. Он обрекает Себя на верную смерть. Но вопрос был задан общепризнанным верховным авторитетом нации, и во имя Всевышнего Христос не мог не оказать должного уважения к закону, более того, вопрос касался Его отношений с Отцом. Ему необходимо было ясно раскрыть Свой характер и сущность Своей миссии. Некогда Иисус сказал ученикам: 'Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным' (Мф. 10:32). И теперь Он собственным примером подтверждал эти слова.
Все присутствующие, устремив на Него взоры, приготовились слушать, и Он ответил: 'Ты сказал'. Казалось, что небесный свет озарил Его бледное лицо, когда Он добавил: 'Даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных'.
На мгновение Божественность Христа просияла через Его человеческое естество. Первосвященник дрогнул от проникающего в душу взгляда Спасителя, который, казалось, читал его сокровенные мысли и испепелял его сердце. Всю последующую жизнь Каиафа не мог забыть этот испытующий взгляд гонимого Сына Божьего.
'Отныне, – сказал Иисус, – узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных'. Этими словами Христос нарисовал картину, прямо противоположную тому положению, в котором Он находился теперь. Он, Господь жизни и славы, воссядет одесную Бога; Он будет судьей всей земли, и никто не оспорит Его решений. В свете, исходящем от лица Божьего, все тайное станет явным, и каждый человек будет судим по его делам.
Слова Христа напугали первосвященника. Мысль о том, что однажды наступит воскресение мертвых, и все предстанут перед Богом, чтобы получить воздаяние за свои дела, была нестерпимой для Каиафы! Ему не хотелось верить, что придется отвечать за содеянное. Перед ним зримо возникли сцены последнего суда. На мгновение предстало устрашающее зрелище: разверстые могилы, покидающие их мертвецы. Тогда-то и откроются тайны, которые, как он надеялся, сокрыты навек! На миг ему показалось, будто уже стоит перед вечным Судьей, Чей всевидящий взор проникает в его душу, обнаруживая тайны, которые, казалось, были навсегда похоронены.
Но вот эта картина исчезла. Слова Христа задели его, саддукея, за живое. Каиафа отрицал учение о воскресении, суде и будущей жизни. Теперь он был взбешен, им овладела сатанинская ярость. Как смеет этот Человек, узник, стоящий перед ним, посягать на самые излюбленные его идеи? И в притворном негодовании разодрав свои одежды, он потребовал, чтобы узника тотчас же, без промедления, осудили за богохульство. 'На что еще нам свидетелей, – сказал он, – вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется?' И все осудили Иисуса.
Угрызения совести, смешанные с яростью, побудили Каиафу поступить так, как он поступил. Он досадовал на себя за то, что поверил словам Христа. И вместо того чтобы, признав истину, с сокрушенным сердцем исповедать Иисуса Мессией, он, упорно противясь внутреннему голосу, разорвал священнические одежды. То, что он сделал, было очень знаменательно. Каиафа вряд ли сознавал смысл своего поступка. Пытаясь оказать давление на судей и – добиться осуждения Христа, первосвященник сам осудил себя. Согласно закону Божьему, он лишался права на священство. Он сам приговорил себя к смерти.
Первосвященник не должен был раздирать свои одежды. Закон левитов запрещал это под угрозой смерти. Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах священник не должен был разрывать своих одежд. Среди иудеев существовал обычай разрывать одежды во время смерти друзей, но на священников этот обычай не распространялся. Христос дал Моисею об этом ясное указание (см. Лев. 10:6).
Надлежало, чтобы одежды священника были из цельного куска ткани и блистали чистотой. Эти прекрасные одежды предназначались для служения в храме и символизировали Великую Реальность – Иисуса Христа. Богу предназначается только совершенное, касается ли это одежды или отношения к людям, слова или духа. Он свят, и Его слава и совершенство должны отражаться в земном служении. Малейшее
