В конце концов юноша закрыл глаза и, стиснув зубы, сосредоточился на том, чтобы как-то превозмочь неистовую тряску, от которой кровь молотом долбила в виски.
Он неожиданно забылся и так же неожиданно пришел в себя, а очнувшись, почувствовал, что кто-то склонился над ним и смотрит в лицо. Почти тотчас он уловил знакомый запах волос. Его, крепко обняв, поцеловала мать. А вот и Вайг! Он помог брату сесть и поднес к его губам чашку с водой. Во рту Найла пересохло, в горле першило от пыли.
Сделав первый глоток, он долго и сильно кашлял. Руки и ноги у него были свободны, только кожа сильно натерта в местах, где, судя по всему, отдирали липкую паутину.
В голове постепенно прояснилось: видно, он на самом деле лишился чувств.
Паук, на спине которого он так лихо прокатился (самый крупный из четверых, должно быть, вожак), стоял поблизости, взирая на своего седока бесстрастными черными глазами. Линия между ртом и сложеными челюстями напоминала чопорно поджатые губы. Ряд глаз помельче выглядел каким-то физическим недостатком, все равно что блестящие черные бородавки. Восьмилапый даже не запыхался.
– У тебя как, хватит сил идти? – спросил Вайг.
– Надеюсь, да. – Найл встал на ноги, и его сильно качнуло.
Сайрис тихонько заплакала.
– Торопят дальше, – пояснил брат.
Найл увидел, что содержимое его сумы вывалено на землю и один из пауков разглядывает предметы, шевеля их то передней, то средней лапой. Вот он поднял и металлическую трубку, мельком оглядел и бросил среди плодов опунции и сушеных хлебцев.
Одновременно с тем Найл ощущал, что вожак мысленно прощупывает его, пытаясь определить, как пленник реагирует на обыск его поклажи. Разум Найла он досматривал так же неуклюже, как его сородич разбирал содержимое сумы – будто тыкал пальцем.
Тут среди вещей твари обнаружили свернутый в рулон лоскут паучьего шелка, который юноша использовал как одеяло. Подошел вожак и стал тщательно разглядывать ткань.
Найл чувствовал сигналы-реплики, которыми они между собой перебрасывались. Их язык состоял не из слов, а как бы из чувств разных оттенков, мысленных образов.
Никто из них не мог бы вслух спросить: «Интересно, а это откуда здесь взялось?»– но между ними скользнул какой-то импульс, который можно было истолковать как вопрос, а вместе с ним мгновенный размытый облик сгинувшего в пустыне смертоносца.
Одновременно до обоих дошло, что эта видавшая виды ткань никак не может быть шелком паучьего шара, и насекомые тотчас утратили к ней интерес.
Неожиданно обе твари насторожились, однако Найл не мог уяснить, что произошло. Вожак заспешил к растущему неподалеку кусту терновника. Приглядевшись внимательней, юноша увидел: бурые натянули между корнями и нижними сучьями паутину, в нее угодил крупный кузнечик и сейчас исступленно там бился.
Звуков насекомое не издавало – пауки, кстати, совершенно глухи, – но волны паники для бурых были громче крика.
На глазах у людей вожак, вонзив клыки, парализовал кузнечика, затем, разодрав челюстями тенета, вынул оттуда обездвиженное насекомое и начал есть. Он, очевидно, проголодался.
Пользуясь тем, что пауки отвлеклись, Найл задал вопрос, давно не дававший ему покоя:
– Где Руна и Мара?
– Увезли на шаре.
– А оса, муравьи?
– У них в брюхе, – сухо сказал Вайг, кивнув на пауков.
Через секунду брат полетел вверх тормашками, как от свирепого пинка. Один из пауков возвышался над ним, угрожающе выпустив клыки. Вайг попытался сесть, но снова был опрокинут ударом передней лапы.
Брат покорно затих, поглядывая на маячившие над лицом клыки. И опять Найл почувствовал, как вожак, к этому времени уже подкрепившийся, бдительно прощупывает его мозг.
Он явно проверял, как Найл реагирует на угрозу брату. Хорошо, что сейчас парень испытывал, в основном, волнение; он интуитивно чувствовал, что, стоит ему разгневаться или как-то выказать враждебность, и наказание не заставило бы себя ждать.
Решив, что он четко пояснил: переговариваться запрещено, паук отошел и позволил Вайгу сесть, а затем тронул средней лапой Найла и указал на содержимое мешка. Это явно было приказом уложить все на место.
Разбирая свои вещи, Найл опять почувствовал, что вожак за ним наблюдает, и с удовлетворением отметил, что способен при необходимости держать ум пустым и пассивным, а это, похоже, и надо восьмилапому.
Через пять минут снова отправились в путь. Сайрис выглядела измученной, вялой.
Было ясно, что она не может оправиться от потрясения: гибель мужа, разлука с родными малышками – все это произошло так внезапно. Ощущалось и то, что искренняя радость матери от встречи с сыном уже меркнет от отчаянья при мысли, что вот и младший теперь в неволе. Она казнила себя так, будто это ее вина.
Найлу очень хотелось заговорить с матерью, но под неотступным наблюдением пауков это было невозможно.
