и осмотрительно куда-то сопровождают. Более того, было ясно, что состояние, в которое его отводят, — лишь одно из десятков возможных состояний.
Вскоре он попал в зону некой турбулентности с сумятицей голосов, образов и мыслей, плещущихся вокруг, как рыбы в пруду — рыбы, существующие совершенно обособленно от его сознания. Затем до него дошло, что он спит и видит сон. Вместе с тем окружающее смотрелось до странности реально. Он находился на улице, напротив дома Тифона, а на лестнице перед воротами стоял стражник — судя по внешности, один из убийц Скорбо.
Он выглядел настоящим истуканом (впрочем, разок все же поморщил нос и подавленно вздохнул, очевидно борясь со скукой).
Опасаться, что его заметят, у Найла не имелось причин: он был невидимым даже для себя самого. То есть тело свое он чувствовал — даже то, как прилегает к коже ткань туники, — но только и всего; ни рук, ни ног видно не было.
Он демонстративно прокашлялся, проверяя, слышит ли стражник, но тот даже глазом не повел, по- прежнему стоя столбом.
Повинуясь странной догадке, Найл поднялся по ступеням и потрогал стражника. Рука беспрепятственно прошла насквозь.
Тогда он коснулся металлической ограды и ощутил, как пальцы (которых он, кстати, не видел) проходят через нее как сквозь какую-нибудь невесомую паутинку. Видно, тело обреталось сейчас на другой частоте, отличной от окружающего. Найл без помех проскользнул сквозь запертые ворота.
Щеки обдала водяная пыль фонтана, но Найл ничего при этом не почувствовал.
Парадная дверь была закрыта. Он машинально остановился постучаться, но костяшки пальцев опять же словно погрузились в дымку. Достаточно было шагнуть, и он оказался по ту сторону двери.
Дома, судя по всему, никого не было. Найл, пройдя через столовую, повернул налево к кухне. У дверей там стоял мег, вытянув руки по швам. В отличие от стражника, скуки его лицо не выражало: оно не выражало вообще ничего. Уставившись в стену напротив, он, похоже, даже не дышал.
Найл из интереса прошел туда не через дверь, а через стену и оказался в большой, хорошо оснащенной кухне со шкафами из темного отполированного дерева и мраморным полом. Часы на стене показывали без двадцати девять. За столом с чашкой кофе сидела Ката, а неподалеку пожилая женщина с телом двадцатилетней полоскала что-то под краном. Обе разговаривали телепатически. Их ментальные волны Найл в своем теперешнем состоянии принимал обостренно, как голый ощущает кожей струи дождя.
В отличие от Каты, у которой голос выдавал принадлежность к простому сословию, речь этой женщины звучала аристократично.
Где-то гулко хлопнула дверь.
Женщина, повернувшись к раковине, принялась старательно выжимать тряпку.
Ката пошла к двери, прямиком пройдя сквозь Найла. Тот при этом испытал определенное удовольствие. Вот ведь как. Несмотря на бесплотность и эфемерность, он все же мог ощущать человеческое жизненное поле.
Следом за Катой он прошел в столовую. Служанка была права: Тифон выглядел усталым и раздраженным. Скинув на кресло плащ, сам он рухнул на соседнее. Ката, опустившись к ногам господина, стала молча развязывать ему шнурки. Когда, сняв с Тифона башмаки, она начала массировать ступни, тот устало перевел на нее взгляд.
— Не обращай внимания, — сказал он вслух. — Принеси чего-нибудь выпить.
Девушка пошла обратно на кухню. Там она достала из шкафа графин золотистого вина и два бокала. В этот момент Найл, примерившись, шагнул сзади и слился с ее телом.
Ощущение было любопытное. Какой-то момент Найл чувствовал себя подобно дождинке, которая, капнув на сохнущую простыню, остается на ней какое-то время, прежде чем впитаться. Едва это произошло, по нему волной разлилось приятное эротичное тепло, вслед за чем он, в сущности, стал Катой, чьи ощущения и чувства заменили его собственные.
Так, вместе с ней, он проследовал из кухни в столовую, где девушка поставила поднос на столик перед Тифоном. Тот налил себе полный бокал и осушил его чуть ли не залпом. Найл с неожиданной остротой воспринимал его чувства: усталость, нетерпение, злость. Ката тихо стояла, ожидая дальнейших указаний. Найл, к этой поре уже отъединившийся от девушки, подумал было слиться с ней снова, но сдержался: если он чувствует ее присутствие, то же самое, вероятно, может делать и она.
Ката вышла, и Найл следом вернулся на кухню. Он тоже решил дождаться Герека, надеясь выяснить, отчего у Тифона такое дурное настроение.
Пожилая женщина все так же стояла у раковины, только сейчас она чистила рыбу и укладывала ее на противень. Найл, постояв за спиной у женщины, сделал шаг и слился с ее телом.
Он тотчас ощутил то же приятное, чувственное тепло, что и у Каты, только гораздо сильнее выраженное. Тут он понял, отчего ей так хочется обзавестись мужем: ее всю будто током покалывало эротической энергией. Более того, она моментально осознала в себе Найла, почувствовала мужскую энергию, которую с желанием впитала.
Ублаженный — и малость раскаивающийся в своем вторжении — Найл поспешил от нее отрешиться. Но за время этого краткого контакта он уловил то, что его заинтриговало: несомненную враждебность к Магу. А потому Найл, подавив в себе виноватость, снова слился с телом этой женщины.
Последовало уже знакомое чувство полного отождествления, которое он испытал накануне с Умайей; то, что открывало полный доступ к ее памяти. Однако в случае с Умайей точно так же открывался и сам Найл, в то время как для этой женщины он оставался закрыт.
Ее звали Квинелла. Эта гувернантка пятидесяти четырех лет, как, собственно, и все женщины в городе, ежедневно принимала порцию снадобья, замедляющего процессы старения. Но это снадобье действовало лишь на тело; голова, а заодно и шея старели в обычном порядке.
Побочным эффектом лекарства было то, что оно стимулировало физическое желание, поэтому Квинелла своей чувственной активностью фактически не уступала молодой. А поскольку, как и у многих в ее возрасте, обзавестись любовником у нее не получалось, глухое отчаяние, нарастая, делалось непереносимым. Когда такое происходило — примерно раз в неделю, — она наведывалась к дереву калинды и обнимала его, давая хоть какой-то отток своей эротической энергии.
Так вот почему прижималась к калинде та группа женщин, когда Найл с Гереком проезжали мимо в повозке. А Герек почему-то соврал, что они надеются зачать — мол, суеверие.
Понятно и то, отчего Квинелла злится на карвасида. Когда разнеслась весть, что планируется мир с пауками (а в городе, где все общаются телепатией, такое становится известным в одночасье), от изумления
