изоляции от сородичей с проволочным чучелом вместо матери. Исследователь приходит к такому выводу: «Очень трудно поверить, что эти различия носят культурный характер, и невозможно представить, каким образом наши неодушевленные поддельные матери могли бы передавать культурные навыки своим детенышам».
Теперь ясно, что существуют биологические детерминанты, действующие на всех стадиях развития и определяющие различия в способностях и личностных характеристиках мужских и женских особей. Споры о том, какая модель хуже или лучше, какой пол развитее, не имеют отношения к проблеме, и их решение полностью зависит от того, что сравнивается и кем. Анализируя проблему мужского и женского полов, мы с уверенностью можем сказать лишь одно: они различны.
Не приходится сомневаться, что личностные и психологические различия имеют биологическую основу. Они частично определяются конкретными генетическими факторами, а частично – теми факторами окружающей среды, которые воздействуют на развитие индивида. Процесс развития личности включает отбор определенных факторов окружающей среды и характерное для данного пола толкование. Личность развивается подобно кристаллу, чья уникальная структура постепенно формируется из содержащего его раствора. Из такого сложного раствора, как морская вода, образуется много кристаллов, но их состав ограничивается теми типами молекул, которые встречаются в этой среде. Любое изменение окружения непосредственно отразится на материи, которая из него рождается. Даже полностью развитая личность может резко измениться под воздействием чисто физических функциональных расстройств или химического препарата, влияющего на физиологические процессы, связанные с сохранением личности. Исследования возрастных изменений личности показывают, что хотя некоторые из них, скажем чрезмерная недоверчивость или осторожность, являются прямым следствием физической слабости, но есть и более тонкие изменения, например уход в себя или снижение эмоциональности, дающие основания предполагать, что физиологическое старение сопровождается параллельным процессом психологических изменений.
Все приведенные рассуждения наводят на мысль, что личность коренится в теле, и поэтому трудно поверить, что какая-либо черта уникального характера индивида сможет пережить уничтожение тела, от которого она зависит; но мы пока рассмотрели не все свидетельства.
Дин Маттьюз предложил рабочее определение жизни после смерти, имеющее определенный биологический смысл. Его гипотеза такова: «Центр сознания, существовавший до смерти, не прекращает своей деятельности и после нее, сохраняя непрерывность опыта сознания и после смерти, аналогично тому, как это происходит сразу после сна». Это очень ценная идея, поскольку она поднимает проблему непрерывности и напоминает нам, что перерывы сознания случаются с каждым при жизни.
Мы уже рассматривали сон и смерть и то, что их объединяет, но важно помнить, что сведение к минимуму сенсорных стимулов, воздействующих на тело извне, ведет к засыпанию, а резкое уменьшение стимулов, поступающих изнутри тела, вызывает сон без сновидений. После клинической смерти внешние стимулы сводятся к минимуму. Об этом свидетельствует отсутствие электрических сигналов, поступающих от органов чувств в мозг и несущих информацию о внешних стимулах. Внутренние стимулы тоже постепенно ослабляются и вскоре прекращаются совсем, так что складывается впечатление, что сознание во время смерти еще пассивнее, чем во время сна. Насколько мы знаем, центр сознания располагается в коре головного мозга. Натаниель Клейман из Чикагского университета удалял хирургическим путем кору головного мозга собак и обнаружил, что, поправившись после операции, собаки большую часть времени спят без сновидений, но периодически просыпаются, чтобы есть, пить и испражняться, а затем снова засыпают. Сознание и бодрствование не синонимы. Можно бессознательно бодрствовать, и, как показывает анализ сновидений, сознание, безусловно, способно работать во время сна.
Размышляя о внетелесной личности, я, как биолог, убедился, что не способен представить, как такая отвлеченная сущность может испытывать какое-либо переживание. Без органов чувств она должна воспринимать мир как видение, лишенная конечностей, эта сущность способна воздействовать на среду только с помощью психокинеза, отсутствие структур, подающих звуковые, зрительные или обонятельные сигналы, оставляет на ее долю лишь телепатическое общение. С биологической точки зрения эти явления возможны, но они столь резко отличаются от наших обычных способов взаимодействия со средой, и так велико отличие любого переживания после клинической смерти от тех чувств, которые мы испытываем во время жизни, что у нас вряд ли есть основания считать такой опыт продолжением повседневных ощущений. Если личность продолжает существовать после смерти, то ее характер будет, вероятно, совсем другим, чем у живого существа, он переменится до неузнаваемости. Тот опыт, который мы переживаем во сне, – единственное биологическое сравнение, возможное в настоящий момент.
Во сне бывают ощущения цвета, звука, текстуры, температуры, запаха, вкуса, боли и другие переживания, доступные нашим органам чувств в состоянии бодрствования. В снах мы бегаем и прыгаем, ласкаем и убиваем, пользуясь органами тела, которые кажутся нам в это время столь же реальными, как и днем. Мы встречаем знакомых и посторонних людей и ведем заинтересованные и зачастую очень умные разговоры, и все это только в воображении. Возникает впечатление, что каждый человек располагает всеми необходимыми механизмами для создания подробно разработанных, связных и непрерывных образов без помощи всех тех внешних стимулов, которые образуют основу нормального бодрствующего восприятия. В ситуации сна действуют наши обычные повседневные личности. Хотя на самом деле, если верить интерпретации сновидений у Фрейда, мы испытываем нечто большее, впуская в сознание подсознательные личностные особенности, в дневное время глубоко упрятанные. Таким образом, во время сна поток сознания располагает всем необходимым для того, чтобы личность могла продолжать испытывать внутренне связные переживания без одновременного подкрепления внешней стимуляцией. Этот механизм сам по себе мог бы служить хорошим объяснением полноты жизни и сохранения человеческой личности после клинической смерти, если бы нашлись доказательства его независимости от физиологии тела.
В одном из самых древних толкований сновидений предлагалось считать, что они являются продуктом сигналов, которые внутренние органы продолжают посылать в мозг даже во время сна. Фрейд однажды наелся перед сном соленых анчоусов и сообщил, что ему снилось, как он все время пьет воду. Лабораторные эксперименты показывают, что жужжание или брызги воды в лицо спящего человека часто совпадают с рассказами испытуемых о снящихся самолетах или водопаде, но нет никаких данных, что большинство сновидений возникает таким физиологическим способом. Всякий сон сопровождается невероятным внутренним напряжением. В 1952 г. был проведен опыт, связавший быстрое движение глаз с началом сновидения, и это было первым надежным указанием на переход от обычного сна к сновидению, но этим физические изменения, разумеется, не ограничиваются. Пульс и дыхание становятся неровными, давление крови превышает нормальный уровень, характерный для состояния бодрствования, увеличивается потребление кислорода, резко поднимается уровень гормонов адреналина и кортизона в крови, температура мозга достигает предельной величины. Горячий мозг является показателем быстрого обращения энергии и встречается в состоянии бодрствования только в периоды ярости или кризиса. По данным измерений, в момент начала сновидения единичная клетка мозга переходит от медленной регулярной разрядки, свойственной состоянию бодрствования или обычного сна, к взрывам неконтролируемой активности. Те физические изменения во время сновидения, которые можно измерить, являются результатом самого процесса сновидения, что явствует из полученных данных.
Пять-шесть раз за ночь каждый из нас проходит через это телесное возбуждение. По-видимому, мы в нем нуждаемся, поскольку лишение сновидений приводит к неоправданному возбуждению и неврозам в состоянии бодрствования. Вильям Демент и его сотрудники из Станфордского университета несколько лет работали с кошками и обнаружили, что более чем двадцатидневное лишение сновидений приводило кошек в беспокойное и напряженное состояние и, кроме того, наблюдались признаки увеличенной реакции. По чистой случайности одна из этих возбудимых кошек получила слабый электрический шок из-за неисправности записывающего устройства, к которому она была подключена. В обычном случае такой стимул не произвел бы никакого заметного действия, эту же кошку он довел до конвульсий. Мозг, лишенный возможности видеть сны, становится крайне возбудимым, и, если ему вновь позволить спать без внешних вмешательств, он, чтобы восполнить недостачу, впадает в длительный период непрерывных сновидений. После того как закончились конвульсии, станфордская кошка заснула, но мониторы показали, что она видела сновидения не чаще, чем другие, не участвовавшие в эксперименте кошки. Электрический шок, закончившийся конвульсиями, дал, по-видимому, ту разрядку, какую тело обычно получает во время сновидения.
