Есть эмоции, увеличивающие наше знание, и есть эмоции, увеличивающие наше незнание.
Психология обыкновенного разговорного языка хорошо знает, что злоба, ненависть, гнев, ревность — ослепляют человека, затемняют его рассудок; она знает, что страх сводит с ума, и пр. и пр.
Но кроме этого, мы знаем, что каждая эмоция может служить и знанию, и незнанию.
Возьмем такую ценную и способную на очень высокую эволюцию эмоцию, как наслаждение деятельностью. Эта эмоция является могучим двигателем культуры, служит совершенствованию жизни и выработке всех высших способностей человека. Но она же является причиной бесконечного количества заблуждений и faux pas человечества, за которые ему приходится после очень горько расплачиваться. В увлечении деятельностью человек склонен очень легко забывать цель, ради которой он начал действовать; принимать за цель самую деятельность; и ради сохранения деятельности жертвовать целью. Отправившись в одном направлении, человек, сам не замечая того, поворачивает в обратное и очень часто идет в бездну, думая, что он поднимается на высоты.
Нет ничего противоречивее, парадоксальнее человека, увлекшегося деятельностью. Мы просто привыкли к 'человеку', и нас не поражают, как курьезы, удивительные извращения, к каким он приходит.
Насилия во имя свободы. Насилия во имя любви. Проповедь христианства с мечом в руке. Костры инквизиции во славу Бога милосердия. Насилия над свободой мысли и слова со стороны служителей религии. — Все это воплощенные абсурды, на какие способен только человек, благодаря странной двойственности своей души.
Правильное понимание морали в значительной степени может предохранить нас от подобных извращений мысли. В нашей жизни вообще очень мало морали. Европейская культура пошла путем интеллектуального развития. Интеллект изобретал и устраивал, не думая о моральном значении своей деятельности. Поэтому и получилось такое положение, что венцом европейской культуры как будто являются дредноуты.
Многие думают так, и многие в силу этого отрицательно относятся ко всей культуре. Но это тоже неправильно. Кроме дредноутов европейская мысль создала очень много нужного и ценного, облегчающего жизнь. Выработка принципов свободы и права, хотя номинальное — уничтожение рабства; во многих областях победа над враждебной человеку природой; средства распространения мысли, печать; чудеса современной медицины и хирургия — все это, несомненно, реальные завоевания. И с ними нельзя не считаться. Но в них нет морали. Европейский культурный человек одинаково легко изобретает пулемет и новый хирургический аппарат. Европейская культура начиналась от жизни дикаря, как будто взяв эту жизнь за образец и начав развивать все ее стороны, совершенно не думая об их моральном значении. Дикарь разбивал своему врагу голову простой дубиной. У нас для этого изобретены очень сложные приспособления, дающие возможность сразу разбивать целые сотни голов. — Поэтому и получается такая вещь, что одновременно с изобретением аэроплана появляются известия о призах за 'метание бомб с аэроплана'. Введение морали в нашу жизнь сделало бы ее менее парадоксальной, менее противоречивой, более логической и, главное, — более цивилизованной. Потому что теперь нашу знаменитую цивилизацию очень сильно компрометируют дредноуты, смертная казнь при помощи электричества, усовершенствованные одиночные тюрьмы, где заключенный обязательно сходит с ума через пять лет, и прочие прелести культуры.
Мораль нам необходима. Без нее мы чересчур легко забываем, что слово все-таки имеет некоторое отношение к делу. Мы очень многим интересуемся, очень во многое входим, но почему-то совершенно не замечаем несоответствия между нашей духовной жизнью и нашей жизнью на земле. У нас образуются две жизни. В одной мы необыкновенно строги к себе, анализируем тщательно всякую идею, прежде чем высказаться о ней, — в другой мы, наоборот, чрезвычайно легко допускаем всякие компромиссы, чрезвычайно легко не замечаем того, чего не хотим замечать. И мы примиряемся с этим разделением. Мы как будто даже не находим нужным проводить реально в жизни наши высшие идеи, почти возводим в принцип несмешение 'реального' с 'духовным'. В результате этого получаются все безобразия современной жизни — вся бесконечная фальсификация нашей жизни — фальсификация печати, искусства, театра, науки, политики, -фальсификация, в которой мы задыхаемся, как в вонючем болоте, но которую мы сами же создаем, потому что мы же, и никто другой являемся слугами и данниками этой фальсификации. У нас нет сознания необходимости проводить наши идеи в жизнь, проводить их в нашей ежедневной деятельности, и мы допускаем возможность, чтобы эта деятельность шла в разрез с нашими духовными исканиями по одному из выработавшихся шаблонов, вред которых мы сознаем, но за которые каждый из нас в отдельности не считает себя ответственным, потому что не он сам их создал. У нас нет чувства личной ответственности, нет смелости, и нет даже сознания их необходимости.
Мораль нам необходима. Но в то лее время мы должны помнить, что нет ничего опаснее морализма, пошедшего по неправильному пути. Нигде увлечение деятельностью не дает таких печальных плодов, как в области морали. Увлекаясь своей нравственностью и нравственной проповедью, человек забывает цель нравственного совершенствования, забывает, что цель в познании. Он начинает видеть цель в самой нравственности. Тогда происходит априорное разделение эмоций на хорошие и нехорошие, 'нравственные' и 'безнравственные'. Вместе с тем окончательно теряется правильное понимание цели и значения эмоций. Человек увлекается своей 'хорошестью'. Ему хочется, чтобы все другие были такими же 'хорошими', как он, или как далекий, поставленный им самому себе идеал. Является своего рода моральный эстетизм — наслаждение моралью ради морали; или моральный спорт — упражнение в морали ради морали. Это останавливает всякую мысль. Человек начинает всего бояться. Во всем, во всех проявлениях жизни, ему начинает чудиться что-то 'безнравственное', могущее низвести его или других с той высоты, на которую они поднялись или могут подняться. У него развивается необыкновенное подозрительное отношение к чужой нравственности. В пылу прозелитизма, желая распространять свои нравственные взгляды, он начинает уже определенно враждебно относиться ко всему, несогласному с его нравственностью. Это уже все 'черное' в его глазах. Начав с полной свободы, он очень легко, несколькими компромиссами, убеждает себя в необходимости бороться со свободой. Он уже начинает допускать известную цензуру мысли. Свободное выражение мнений, противоположных его собственным, кажется ему уже почти недопустимым... Все это может делаться из самой искренней любви к людям. Но конец этого нам хорошо известен.
Нет тирании ожесточеннее тирании морали. Все приносится ей в жертву. И, конечно, нет ничего более ослепляющего, чем такая тирания, чем такая 'мораль'.
И тем не менее человечеству нужна мораль. Оно ее страстно ищет и, может быть, найдет.
Организованными формами интеллектуального познания являются: наука, основанная на наблюдении, исчислении и опыте, и философия, основанная на умозрительном методе рассуждений и умозаключений.
Организованными формами эмоционального познания являются: религия и искусство. Религиозные вероучения, принимая характер 'культов', целиком основываются на эмоциональной природе человека. Величественные храмы, пышная одежда жрецов и священников, торжественные богослужения, процессии, жертвоприношения, пение, музыка — все это имеет целью известным образом эмоционально настроить человека, вызвать в нем известные определенные чувства. Ту же самую цель преследуют религиозные мифы, легенды, жизнеописания, пророчества, апокалипсисы — они все действуют на воображение, на чувство.
Цель этого — дать человеку Бога, дать ему мораль, то есть дать известное познание тайной стороны мира. Религия может уклоняться от своей цели, может служить земным интересам и целям. Но начало ее лежит в искании правды и Бога.
Искусство служит красоте, то есть своеобразному эмоциональному познанию. Искусство находит во всем эту красоту и заставляет человека чувствовать ее и таким образом познавать. Искусство есть могучее средство познания ноуменального мира, — глубины тайн, одна поразительнее другой, открываются взору человека, когда он держит в руках этот магический ключ.
Но стоит ему только подумать, что эта тайна не для познания, а для наслаждения, и все чары рушатся. Как только вместо искания новой красоты в искусстве начинается наслаждение найденной, так
