этого, взгляд ее был устремлен на людей, она видела не только любопытствующие, ухмыляющиеся ролей солдат, но и суровые лица крестьян, скорбные, — плачущих женщин. Не о себе — о них побеспокоилась она в эту минуту и крикнула неожиданно звонким и ясным голосом:
— Эй, товарищи, чего смотрите невесело? Будьте смелее, боритесь с фашистами, жгите, травите их! Не страшно умирать мне! Это счастье — умереть за народ!
Палач замахнулся, хотел ударить, но побоялся, что она упадет с ящиков и задохнется преждевременно, до команды. Лейтенант продолжал фотографировать, а Зоя, держась рукой за веревку, говорила со своей жуткой трибуны, обращаясь к немецким солдатам:
— Сколько нас ни вешайте, всех не перевешаете. Нас двести миллионов! За меня вам наши товарищи отомстят! Пока не поздно, сдавайтесь в плен! Советский Союз непобедим и не будет побежден!
— Aber doch schneller![12] — скомандовал с коня какой-то начальник, но фотограф еще не кончил снимать, и палачи не знали, что делать. А Зоя продолжала говорить, подчиняя внимание собравшихся:
— Прощайте, товарищи! Боритесь, не бойтесь…
Палач ударил по ящику.
Если бы смогла Зоя хотя бы на одно мгновение охватить взглядом, что происходило в тот день под Москвой, вблизи и вдали, ей, наверно, стало бы вдвойне тяжелей и горше, потому что совсем неподалеку, за лесом, увидела бы она золотоволосую подругу свою Веру Волошину, тоже с петлей на шее. Немцы там решили не утруждать себя сооружением виселицы, приспособили вместо нее деревянную арку у въезда в совхоз «Головково». Раненую Веру, не державшуюся на ногах, привезли в кузове грузовика. Задний борт был открыт.
В то самое время, когда палач выбил ящик из-под ног Зои, грузовик тронулся с места, а Вера осталась под аркой…
Но Зое стало бы не только горше. С радостью заметила бы она, что линия фронта проходит все там же, по реке Наре. Обратила бы внимание на длинные колонны советских войск, двигавшихся на помощь тем, кто отражал натиск фашистских дивизий. Взор ее приковала бы картина сражения, развернувшегося возле города Каширы. Грохотала там советская артиллерия, полосовали хмурое небо реактивные снаряды, горели вражеские танки, попавшие под удар «катюш». Краснозвездные самолеты пикировали на скопления автомашин. От дорог, подальше от взрывов бомб, бежали немецкие солдаты, падали замертво. Вслед за огневым валом двигались вперед цепи советских воинов, тесня противника, вышибая гитлеровцев из траншей и окопов, из блиндажей и подвалов.
В тот день, в день смерти Зои, бойцы 1-го гвардейского кавалерийского корпуса отбросили фашистов на четыре километра от Каширы. Всего на четыре. Но это были первые необратимые километры на том многотрудном пути, который предстояло преодолеть от Подмосковья до гитлеровской столицы.
Может, сумела Зоя увидеть все это, и не исказилось чело ее гримасой боли, и ушла она со строгим спокойным лицом!
Так, трагической осенью сорок первого года, начиналась победная весна сорок пятого.
Эпилог
Борис Крайнов ждал трое суток, надеясь, что кто-нибудь из разведчиков возвратится в лагерь. Не осталось никаких продуктов. Последние сухари и крошки шоколада отдали Проворову, чтобы скорее окреп после болезни. Остальным — несколько мороженых картофелин в день: их удалось выкопать на неубранном огороде под носом у немцев.
Не пришла Зоя. Не возвратились Клава Милорадова и Лида Булгина. Не давала знать о себе Волошина.
Пора было уходить.
В лагере оставили на всякий случай котелок, сухие дрова для костра. В сумерках Борис построил людей, объяснил задачу. Изменив всегдашнему правилу, командир поставил на этот раз направляющим Павла Проворова. Он хорошо знал дорогу. А главное, темп в пути должен был задавать самый слабый. Борис же мог оказать помощь тому, кто начнет отставать, вот и пошел последним.
Короткая цепочка — шесть человек — углубилась в ночной лес.
Саперы 32-й дивизии Павлов и Карганов из числа тех, кто две недели назад переправлял через фронт отряд разведчиков, получили в самом конце ноября особое задание. Они дежурили возле электрофугасов, заложенных на шоссе Наро-Фоминск — Кубинка, на подступах к деревне Акулово, близ южного края обширной акуловской поляны. Приказано было сидеть, ждать. Появятся фашистские танки и машины — пропустить разведку и взорвать малый трехсоткилограммовый заряд. На шоссе возникнет пробка, вот тут-то и дать ток на главный, в полтонны, фугас.
Но, может, фашисты и не появятся, не прорвутся через передний край. Однако командир особо предупредил: никакие «может» не в счет. Следить за дорогой круглые сутки, чтобы не прозевать врага. Один отдыхает, другой смотрит. На третий день сквозь дальние выстрелы и разрывы стало слышно: гудит что-то в лесу. Все ближе и громче.
— Смотри! — толкнул Карганова приятель. — Идут!
Шесть черных танков осторожно выползли из-за поворота. Двигались медленно, будто прощупывали гусеницами дорогу. Люк головной машины был откинут. Офицер, высунувшись до пояса, разглядывал окрестности в большой бинокль.
Гул моторов усиливался. Из леса появилась голова колонны. Густо, с малыми интервалами, шли по шоссе танки, бронетранспортеры, грузовики с пехотой. Такая силища катилась на Акулово — не удержать!
Павлов сбросил рукавицы, по-плотницки плюнул на ладони, осторожно включил в аппарат провода малого фугаса. Побледневший Карганов вертел головой и кивал — торопил товарища: давай, мол, давай!
Малый фугас взорвался под первым танком, поставив его на дыбы. Офицер, выброшенный взрывом, далеко отлетел в сторону, как кукла с тряпичными болтающимися руками и ногами.
Второй танк, сунувшись носом в воронку, беспомощно задрал корму, над которой, густея, заклубился дым. Но саперы больше не смотрели туда. Они наблюдали за колонной. Головные танки и грузовики остановились, на них, замедляя ход, напирали другие: тормозили, сворачивали, застывали впритык. Колонна сжалась, будто пружина, как раз над тем местом, где лежали пятьсот килограммов взрывчатки.
— Чего ты! Давай! — не выдержал Карганов. Взрыв страшной силы потряс округу. Воздушная волна пригнула деревья. От зияющей ямы — воронки бежали в разные стороны вражеские солдаты.
Карганов сунул в ухо указательный палец — оглушило. У Павлова струилась из носа кровь.
Захватив аппаратуру, саперы через кустарник поспешили к лесу. Под прикрытием деревьев остановились, передохнуть. Раздвинув кусты, на прогалину вышел светловолосый парень. Чуть сзади — рослая девушка с наганом в руке. Лица темные, обмороженные. Щеки ввалились. Шинели прожженные, закопченные, изодранные в клочья. На ногах опорки, связанные бечевкой и проволокой. Но оружие держали крепко. Взгляд у парня проницательно-жесткий.
— Свои мы, — хрипло произнес он. — Проводите к командиру.
Павлов колебался. Откуда они вывалились, эти голодранцы? Как раз приведешь к штабу дивизии диверсантов переодетых! Вон и еще шевелятся в кустах. Сколько их там?
— Хлопцы, — ахнул рядом Карганов. — Да никак вы? Федька, не узнаешь? Мы же их с капитаном через болото вели!
Немногим из разведчиков, близко знавшим Зою, довелось дожить до конца войны. Это Клавдия Александровна Милорадова, Лидия Александровна Булгина, Наталья Трофимовна Самойлович, Наталья Михайловна Обуховская, Александра Федоровна Воронина, Валентина Федоровна Зоричева…
Не пройдет и двух месяцев после смерти Зои, еще и очерк Лидова не появится в «Правде», как сложит свою голову отчаянный, неунывающий парень — Павел Проворов. В сильный мороз группа разведчиков
